Но что лучше подойдет для стравливания общественного напряжения – искренний вопль человека, придавленного бетонной плитой, или жеманные возгласы красавицы, желающей привлечь к себе внимание? На крик люди чего доброго сбегутся, да и перевернут плиту, а красавице подмигнут и пойдут дальше по своим делам, только уже в хорошем настроении.

– Слушай, Кирюш, а ты не хочешь с ребятами, кстати, потусоваться?

Кирилл отрицательно покачал головой.

Но Ирина не отстала.

– А то действительно у тебя в последнее время дом – работа, работа – дом. Как у обывателя последнего. Сходи…

– Ира, я туда больше не вернусь.

– Как это?

От изумления она перестала мешать зажарку, которая немедленно пригорела. Ирина отскребла и выбросила пригоревшее, уцелевщую зажарку сгребла в кучку на середине сковороды, выключила газ. Интересно: сбылась ее мечта, муж отрекся от темного прошлого неформала, антисоветчика и гопника, можно с чистой душой избираться в Верховный Совет, как Ирина на полном серьезе планировала, а вместо радости она чувствует только разочарование.

– Но у тебя же так здорово все получалось…

– Ир, я теперь отец семейства.

– Слушай, ты нас кормишь, обеспечиваешь всех, так что в свободное время имеешь право делать все что хочешь.

– В том и дело, что не хочу, – пожал плечами Кирилл. – Постарел, что ли.

– Не выдумывай, – отмахнулась Ирина.

– Пора уже отвинчивать колеса.

– В смысле?

– Помнишь, у Егорки на велике было сзади два дополнительных колесика, а в прошлом году я их снял? Ну так и мне пришло время самому держать равновесие. Не хочу я больше вопить, какая хреновая жизнь, особенно теперь, когда я счастлив. Да и вообще… Жизнь есть жизнь, криками ее не переменишь, только горло надорвешь.

Ирина нахмурилась:

– Ты хочешь сказать, что больше не будешь писать стихи?

– Нет, что ты. Только теперь обойдусь без пластмассовых колесиков музыки и своей дивной красоты. Пусть без этого решают люди, хороши мои стихи или плохи.

– Конечно, хороши!

Вода в кастрюле закипела, Ирина бросила туда зажарку, помешала, убавила газ и стала лепить котлеты.

– Слушай, а как люди узнают твои стихи, если ты больше не будешь петь?

Кирилл признался, что рассылает свое творчество в редакции разных журналов. Ответа пока ниоткуда не получил, но зато поссорился с товарищами из рок-клуба, обвинившими его в приспособленчестве.

Якобы он ради публикации готов предать свои убеждения и писать беззубые идеологически выдержанные вирши.

Напрасно Кирилл доказывал, что отлично зарабатывает в цеху и ему нет ни малейшей необходимости продавать душу ради куска хлеба, напрасно твердил, что молодость уходит, унося с собой желание бунтовать против несправедливости бытия, и хочется жить уже не против, а ради чего-то.

Все оказалось бесполезным. Старые приятели не желали признавать, что жизнь, в общем, очень даже неплохая штука и предоставляет море возможностей быть счастливым прямо здесь и прямо сейчас.

– Короче, – вздохнул Кирилл, – и от ворон отстала, и к павам не пристала.

– Ничего, Кирюш. Ты, главное, не бросай писать, а там оно как-нибудь образуется.

Он усмехнулся и взглянул на экран. Там снова была Полина, что-то говорила, глядя прямо в объектив.

– Когда я смотрю на нее, то думаю, что, если нас выпустят из подполья, мы погибнем, как водолазы от кессонной болезни при слишком быстром всплытии, – вдруг сказал Кирилл.

– Прости? – подняла бровь Ирина.

– Рок я имею в виду.