Отвлекшись от непрестанно одолевавших его мыслей о скором побеге и сопряженном с ним риске, Зак перевел взгляд на гибкого, оливково-смуглого тридцатилетнего итальянца, который был его соседом по камере в амариллской городской тюрьме и принимал непосредственное участие в предстоящей операции. Дело заключалось в том, что дядя Доминика, который в соответствии с тюремной картотекой являлся всего лишь отошедшим от дел букмекером, на самом деле был не кем иным, как одним из донов лас-вегасской мафии. Зак заплатил Энрико Сандини целое состояние за организацию своего побега. Но несмотря на все уверения Доминика в том, что его дядя — «уважаемый человек», Зак до сих пор сомневался в надежности слова мафиози и в том, что огромная сумма, переведенная Мэттом Фаррелом на счет Энрико Сандини, действительно купит ему свободу.

— Думаю, что со снегопадом я уж как-нибудь управлюсь, — отрезал он.

— Чудно. Но когда «управишься», не забудь, что должен мне десять баксов. Мы поспорили на них еще во время прошлогодней игры «Бээрз», а ты мне их до сих пор не отдал. Помнишь?

— Отдам, как только выберусь отсюда, — ответил Зак и, на тот случай, если их кто-нибудь подслушивал, добавил:

— когда-нибудь.

Заговорщицки ухмыльнувшись, Сандини снова улегся на свою койку, скрестил ноги и, распечатав пришедшее из дома письмо, углубился в чтение.

Десять паршивых долларов… Еще больше помрачнев, Зак вспомнил, с какой легкостью в свое время он разбрасывался десятидолларовыми чаевыми. А в том аду, где он провел последние пять лет, за десять долларов могли и убить. Заветные десять долларов делали доступными любые «радости», скрашивающие однообразное существование заключенных, — сигареты с марихуаной, таблетки и журналы на любой, самый извращенный вкус. За деньги здесь можно было купить и многое другое.

Зак давно взял за правило не вспоминать прежней жизни. Подобные воспоминания делали его новую обитель — пятиметровую камеру с раковиной, парашей и двухэтажными нарами — еще более невыносимой. Но сегодня, когда он твердо решил бежать или умереть, Зак сознательно пробуждал в себе полузабытые воспоминания, и вместе с возвращающейся памятью в нем крепла решимость бежать во что бы то ни стало, как бы ни был велик риск. Он хотел вспомнить и бессильную ярость, овладевшую им, когда за его спиной захлопнулась дверь тюрьмы, и то, что произошло на следующий день, когда во время прогулки в тюремном дворе его окружила толпа ублюдков.

— А вот и наша звезда, — подзуживали они, — ну-ка, давай, покажи нам, как тебя научили драться в Голливуде.

Когда Зак бросился на самого здорового из этих подонков, им владела не только безрассудная злость. Было и еще кое-что — подсознательное желание как можно скорее покончить счеты с жизнью, но перед смертью все же успеть причинить боль своим мучителям. Что касается последнего, то это ему удалось. Зак был в прекрасной форме, да и бесчисленные трюковые драки в фильмах, где он играл «крутых парней», многому его научили. Драка закончилась для Зака тремя сломанными ребрами и отбитой почкой, но по меньшей мере двое из его противников выглядели гораздо хуже.

Эта победа стоила ему недели карцера, но зато больше никто и никогда не пытался задирать его. По тюрьме распространился слух, что он опасный маньяк, и даже самые свирепые бандиты обходили его стороной. Определенное уважение в здешних кругах вызывало также то, что он был не каким-нибудь мелким жуликом, а осужденным убийцей. Шло время, и тюремная жизнь многому научила Зака. Через три года он понял, что единственный способ хоть как-то облегчить свое существование — это попасть в категорию расконвоированных.