Минуты через две «гвоздок» отпустил Лорика, и она во всей красе предстала передо мной.

– Знакомьтесь, это моя супруга и помощница по партии – Глория Евгеньевна! – снова забили брызги фонтана.

Надо заметить, жена и соратница Рожкова отличалась от мужа такой густой шевелюрой, что, казалось, ее седым, цвета черненого серебра вьющимися спиральками, словно накрученными на охотничьи колбаски, волосам уж не хватало места, и они постепенно перемещались на лоб; голова ее походила на шар правильной, безукоризненной формы. Лицо Глории Евгеньевны было несколько необычным – оно выглядело слишком узким, зрачки – огромные под круглыми очками с толстенными линзами, губы (не то что у супруга – влажные, готовые в любую минуту раскрыться и толкнуть речь) смахивали на замок от чемодана.

Все эти наблюдения были произведены мной за долю секунды, и, увидев, что вместо одного непрошеного гостя передо мной стоят два, я совершенно растерялась, а потом разозлилась: появление секретаря моей бабушки еще можно было стерпеть из уважения к старушке, но его боевую подругу!.. Это уж слишком! «Вот наглость то!» – подумала я, но «гости» бесцеремонно отстранили меня от двери и прошли в коридор.

Амур Александрович резко сбросил на стул «африканское» пальто, наступил мыском правой ноги на левую пятку ботинка, скинул его, подбросив к потолку. То же самое секретарь проделал с другим башмаком, и я обратила внимание, что задники его чебот напоминают гармошку.

– Куда можно поместить мою верхнюю одежду с головным убором? – спросила боевая подруга секретаря моей бабушки и протянула ярко зеленую мохеровую шапку с облезлым кроличьим полушубком. – И еще... Где можно выпустить накопившуюся в почечных лоханках жидкость?

– Что? – Я окончательно растерялась, не поняв из ее последнего вопроса ровным счетом ничего.

– Туалет у вас где? В туалет она просится! – эмоционально, жестикулируя и нетерпеливо изображая в воздухе унитаз с бачком, объяснил Амур Александрович.

– Вот, – удивленно проговорила я, а у секретаря в руках будто по волшебству появился блокнот с ручкой.

– Стало быть, вы и есть Мария Алексеевна Корытникова, тридцати трех лет от роду, любовные романчики пописываете и приходитесь внучкой нашей всеми уважаемой Веры Петровны Сорокиной – коренной москвички восьмидесяти девяти лет, отличника народного просвещения, тыловика, заслуженного учителя России со стажем работы сорок три года...

– В интернате для умственно отсталых детей, – поспешила добавить я, но Рожков на это мое уточнение не обратил ни малейшего внимания и продолжал, напористо повторив конец последней своей фразы, для того, видимо, чтобы не сбиться:

– Со стажем работы 43 года. Этой достойной, исключительной женщины, каких в нашей стране остались считаные единицы!

В этот момент в туалете громко полилась вода и заглушила на минуту дифирамбы секретаря в честь моей неповторимой бабушки.

– А где можно избавиться от бактерий с моих верхних конечностей? – спросила Глория Евгеньевна, выйдя из уборной и одергивая юбку. Я вопросительно посмотрела на ее супруга, требуя расшифровки.

– Ванная! Где у вас тут ванная комната?

– Дверь рядом, – отозвалась я. Пока секретарь продолжал напевать хвалебные оды коренной москвичке и отличнице народного просвещения, я думала о том, что госпожа Рожкова обладает не только необычной внешностью, но и изъясняется крайне странно – подобно тем самым дамам из города N из бессмертной поэмы Николая Васильевича Гоголя, которые отличались необыкновенной осторожностью и приличием в словах и выражениях: «Никогда не говорили они: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка».