Не успел воевода к казацким порядкам приглядеться, случилось невиданное чудо. В полдень настала ночь! Словно черная птица взмахнула крылом и закрыла Солнце. Настороженно затих казацкий лагерь. Умолкли птицы, вся природа смутилась. Круглая тень скользила по солнечному лику и пожирала куски света.

Не чуя рези в глазах, смотрел Игнат, как Солнце обращалась в полумесяц, потом в тонкую, все еще светящуюся дужку и как вдруг тень, преступив какую-то невидную грань, полностью объяла Солнце. В тот миг по краю круглой черноты вспыхнул нежный золотистый венец. И вот тогда на потемневшем небе Игнат увидел доселе никем невиданное: рядом с померкнувшим светилом сияла незнаемая людьми звезда. Она была ярче самой светлой звезды в рогах небесного Лося [1]. О ней никогда не рассказывал Илейка.

Не шелохнувшись, завороженный, стоял Игнат, постигая и укрепляя в памяти доселе незнаемое… и лишь когда круглая тень стала сползать с солнечного диска, когда исчез нежный золотой венец и померкнул свет невиданной звезды, захлебнувшись в потоке солнечного света, услышал Игнат совсем рядом громкие всхлипывающие рыдания. Около него стоял на коленях государев посол, воевода Струмилин. Простоволосый, в исподней рубахе, бородища заляпана глиной, мутные слезы текут по скуластой личине. Не то молится, не то рыдает пополам с икотой от большого страха — в солнечном затмении привиделся воеводе конец света.

Расхохотался Игнат. Боярин поднялся, грозно засопел.

А ночью слуги его подкрались к спящему Игнату, прижали к земле, закатали туго-натуго в войлочную кошму…

За всю свою жизнь не передумал столько Игнат, сколько тогда, запеленатый в пыльную колючую кошму, увозимый на тряской телеге к владениям воеводы. Понял, догадался, что не звезду видел на небе близ Солнца, а планету — несамосветлый шар, коловращающийся вокруг Солнца, подобно Земле, планету, бегающую по той же орбите, что и Земля, но вечно спрятанную от нас солнечной громадой. Это была вторая Земля, открытая им, Игнатом! Быть может, там плескались реки небесной голубизны, солнечно желтели прибрежные пески и жили там незнаемые люди светло и прозрачно…

Горячими угольями набивали Игнату рот, сожгли губы: зачем ржал над воеводой, зачем мерзким хохотом подбивал людишек на неуважение к государеву послу? Пытали по-всякому.

На восьмой день почуял Игнат: не выдержит, умрет под пытками. Но не смерти убоялся, а того, что самое заветное сгинет вместе с ним, никому не переданное. И решил рассказать о своей Земле. Пусть запишут в расспросные пыточные книги, пусть услышит дьяк, что ведет запись, узнают боярские люди. Все легче умирать будет, не унесет в могилу увиденное, найденное.

Дьяк позвал настоятеля ближнего монастыря.

— Заживо небесные тайны созерцать хочешь? — вцепился монах, словно крюком железным за горло взял. — Выше престола божьего замахнулся?

Богопротивными казались настоятелю мысли о второй Земле, гневно увещевал он Игната:

— На семи кругах небесных поставил бог звездное течение! На первом круге — ангелы, на втором — архангелы, на третьем…

Настоятель зудел, уносясь тонким голосом все выше и выше:

— На пятом круге — силы, на шестом — господства, на седьмом — херувимы и серафимы…

Прервал монаха Игнат, из последних сил выговорил:

— А разум человеческий — он, отец настоятель, на восьмом кругу, превыше всего.

…Утром, освободившись из подземелья, Игнат вольным человеком сделал лишь пять шагов. На шестом упал на мягкий лесной мох и не поднялся. Рисунком невиданных созвездий слетели листья орешника на его рваную рубаху.

Я закрываю небольшую книжку в мягком светло-зеленом переплете. Все члены нашего космического экипажа знают эту коротенькую повесть о судьбе Игната.