— Вам всем.

— Девчонки, погодите, — прерывает их Пашка. — Нам, конечно, дико интересно, но честное слово, слушать вас так неудобно. Пожалуйста, соберитесь с силами и помолчите вдвоём. А вот ты, — Пашка тыкает пальцем в одну из сестёр, — ты рассказывай.

— Хм… Ладно, попробую, — кивает головой сидящая в центре (они все трое рядком сидят) рыжая девчонка. — Если что, то я Лена. Значит…

— Врёт! — сразу взвился Валерик. — Она врёт, это Машка!

— У, предатель мелкий! А ещё брат! Промолчать не мог, да? Теперь они все знают, кто я такая. Хорошо, признаю, я Машка, он прав. Ребят, учтите только, что история неполная. Её девятилетней девочке рассказали, а что она запомнить-то могла? Причём ещё и носила потом эту историю в себе двадцать лет, прежде чем хоть кому-то рассказать, так что и забылось многое наверняка. Это семейная история, её нам дедушка Петя рассказал, когда нам по десять лет исполнилось, прямо в день рождения. А сам он её узнал от своей мамы, нашей прабабушки. Валер, помнишь, ты в том году на кладбище на калитке ограды катался, сорвался и ногу об какой-то гвоздь ржавый разодрал?

— Это которая на горке что ли могила?

— Ага, с синей оградой.

— Помню, конечно, у меня и шрам на ноге остался. Только это не гвоздь был, а болт.

— Неважно. Вот там, в самой крайней могиле, у берёзы, как раз и лежит баба Зина, та самая девочка, мама дедушки Пети, она в тех событиях сама участвовала, пусть и мелкой совсем. Мы её уже не застали, она умерла, когда и родители наши познакомиться-то ещё не успели, но история сохранилась. Значит, дело было так. До войны наш прапрадед жил в Новгороде, звали его, как и тебя, Валерием. Вернее, это тебя в его честь назвали. Фамилия же у него была Моховой. Отчества мы его не знаем, где похоронен — тоже неизвестно, скорее всего, в Москве где-то, только имя и фамилия остались — Валерий Моховой. И как-то так получилось, что ещё до войны он в совершенстве знал помимо русского языка ещё немецкий и английский. Причём английский — в американском варианте, это важно! Почему так — неизвестно. Может, родители научили, может ещё что. Наверное, были причины. В общем, факты таковы: к началу войны Валерий отлично знал немецкий и английский. Настолько отлично, что запросто мог бы сойти за немца или за американца. Потом началась Великая Отечественная, Валерия призвали в армию, и пошёл он на фронт. Как он воевал, где воевал, тоже ничего не известно. Но к 45-му году Валерий служил в каком-то диверсионном подразделении, что-то наподобие знаменитого “Бранденбург 800” у немцев, только наше. И в феврале месяце их забросили в тыл фашистам. Тогда немцы уже вовсю начали разбегаться в разные стороны, как тараканы на кухне, но фронт пока ещё был. Группа нашего прапрадеда должна была то ли помешать кому-то убежать, то ли помешать что-то вывезти откуда-то, то ли просто проследить, куда этот кто-то убежал или куда это что-то вывезли. В общем, что-то такое. И как-то так получилось, что они засыпались. Вернее, засыпался один Валерий. Группа не попалась, а вот его фашисты схватили. Представляете, попасть в плен к немцам в феврале 45-го!

— Сурово.

— Пипец как обидно.

— Ну.

— Но схватили его не в форме, а в гражданской одежде, причём без оружия. Наверное, на разведку ходил куда-то. И тогда Валерий решил схитрить и выдать себя за американца. Потому что одно дело советский диверсант, и совсем другое — американский шпион. Две большие разницы. И стал он на допросах говорить только по-немецки либо по-английски (с американским акцентом!). Но ни слова по-русски! Дальше по логике вещей немцы Валерия должны были бы отправить в имперскую безопасность, в VI управление.