– Ты чего, мам? – стараясь говорить бодро, хотя сердце ныло в груди, спросил он.

– Чует мое сердце, сынок, – тихо сказала мать, поправляя седую прядь, упавшую ей на глаза, – неладно что-то с тобой… Ты береги себя, Павлуша, ведь если что случится с тобой – я не переживу…

Идиот, какой же ты идиот, ругал себя мысленно Шенкурцев, стоя в тамбуре поезда, увозившего его через несколько дней домой. Мать только расстроил, вот и все. Разве материнское сердце обманешь?..

Глядя в мутное вагонное стекло, он вспомнил лицо матери с по красневшими от слез глазами, ее фигуру -такую слабую и печальную- и, не выдержав, заплакал.

В тот момент к Шенкурцеву пришло чувство обжигающей ненависти к существам из иных миров, к пришельцам, чужакам, которые поступили с ним столь жестоко… Пусть да- ^ же эта жестокость была бы обусловлена незнанием человеческой природы – какая ему разница?.. "Сволочи, будьте вы прокляты!" – шептал он скрипя от бессильной ярости зубами. – Тоже мне, нашлись "благодетели"! Знатоки будущего! Уж лучше бы вы прикончили меня, прихлопнули бы, словно муравья!.. Кто дал вам право совать свой нос в чужую судьбу?!"

… И вот теперь Павел Шенкурцев сидел в своей малогабаритной квартире -торжественно этак сидел, глядя на занимавшийся за окном рассвет последнего в его жизни дня. Ни чувств, ни мыслей уже не было. Была какая-то неестественная отупелость. Шенкурцев нечеловечески устал. Не потому, что в последние дни практически не спал. Он просто устал так жить и хотел, чтобы все поскорее закончилось. Ему уже было не интересно, как именно ЭТО произойдет – позвонит ли в дверь вооруженный грабитель и ухлопает его из обреза, обрушится ли на голову потолок от сильного сейсмического толчка, произойдет ли у него сердечный приступ или еще что-нибудь, вроде апоплексического удара… Все эти варианты и тысячи других, порой самых абсурдных, Шенкурцев давно обдумал, и теперь это не имело никакого значения. Мысленно он уже распрощался с жизнью и был готов умереть…

Как всегда, неожиданно и тревожно зазвонил телефон. Сначала Шенкурцев решил не обращать на звонки внимания, но потом все же снял трубку. Может быть, это Наташа, подумал он. Или Аленка. Боже, сделай так, чтобы это были они!..

Но это был Барановский. Когда-то Шенкурцев учился вместе с ним в аспирантуре, они дружили, что называется, домами.

– Послушай, старик, ты куда пропал, а? – с ходу осведомился Барановский.

– На тот свет, – ответил Шенкурцев.

– Ну и шуточки у тебя с самого утра! – сказал Барановский. – А вообще как поживаешь?

– Да живу еще, – серьезным тоном сказал Шенкурцев.

– Слушай, брось! – взмолился Барановский. – Я же серьезно… А какие у тебя на сегодня творческие планы?

Сейчас будет звать куда-нибудь. Например, пить пиво, подумал Шенкурцев и быстро проговорил:

– У меня к тебе огромная просьба, Олег. Отыщи в недрах своего письменного стола ключ от моей хаты – помнишь, я тебе как-то давал его? – и завтра утром заскочи ко мне, лады? Это очень важно, не подумай… Я тебе потом все объясню.

– А что случилось-то? – насторожился Барановский. – Что это еще за тайны мадридского двора?

– По телефону объяснить не могу, извини, – заговорщицки понизил голос Шенкурцев и тут же положил трубку.

Некоторое время он стоял, выписывая пальцем знак бесконечности на пыльном зеркале. Ну вот, думал он. Проблема обнаружения тела, то бишь трупа, решена. Мертвым, знаете ли, не все равно… Мертвые тоже хотят выглядеть красиво в глазах живых. Так что любого не обрадовала бы перспектива дать дуба в квартире, а потом разлагаться, отравляя воздух миазмами… А можно, если хочешь, указать в завещании, чтобы твои бренные останки были подвергнуты кремации.