Стоял пасхальный понедельник, и весь Монреаль был одержим одной идеей. Утренняя прогулка по горе Мон-Руаяль с остановкой на озере Бивер-Лейк у вершины. Гамаш и Рейн-Мари блаженствовали на солнышке, сидя на скамейках и наблюдая, как семейство их сына наслаждается последним днем в Монреале перед отлетом в Париж.

Малютка Флоранс залилась смехом и плюхнулась в воду.

Гамаш бросил газету и начал вставать, но его удержала рука жены.

– Там с ней Даниель, mon cher. Теперь это его обязанность.

Арман, все еще готовый действовать, сел, не спуская глаз с внучки. Его немецкая овчарка Анри поднялась на ноги и насторожилась, почувствовав внезапную перемену настроения хозяина. Но, как и ожидалось, Даниель рассмеялся, сграбастал свою крохотную мокрую дочурку большими, надежными руками и прижался лицом к ее животу, отчего она захихикала и обняла папу за голову. Гамаш выдохнул и, повернувшись к Рейн-Мари, поцеловал ее и прошептал в корону ее седых волос:

– Спасибо.

Потом он погладил Анри по боку и чмокнул в голову:

– Хороший мальчик.

Анри, более не в силах сдерживаться, подпрыгнул, и его ноги оказались почти на уровне плеча Гамаша.

– Фу! – скомандовал Гамаш. – Нельзя!

Анри немедленно перестал прыгать.

– Лежать!

Анри покаянно лег. Сомнений, кто здесь альфа-дог, не возникало.

– Хороший мальчик, – повторил Гамаш и дал Анри собачье лакомство.

– Хороший мальчик, – сказала Рейн-Мари Гамашу.

– А где мое лакомство?

– Что, прямо в парке, monsieur l’inspecteur? – Она посмотрела на другие семейства, неторопливо прогуливающиеся по Мон-Руаялю, великолепному парку на горе в самом центре Монреаля. – Хотя, вероятно, это будет уже не первое твое лакомство.

– Для меня – первое. – Гамаш улыбнулся и слегка покраснел, радуясь тому, что этот разговор не слышат Даниель и его семья.

– Ты очень мил в роли мачо, – сказала Рейн-Мари и поцеловала его.

Гамаш услышал шуршание и увидел, как книжное обозрение его газеты, подхваченное порывом ветра, пустилось в полет – листы один за другим устремлялись в воздух. Он вскочил и стал бросаться во все стороны, пытаясь наступить ногой на улетающие страницы. Флоранс, завернутая в одеяло, показывала на него пальцем и смеялась. Даниель поставил ее на землю, и она принялась подражать движениям деда. Тогда Гамаш начал делать карикатурно преувеличенные жесты, и вскоре Даниель, его жена Розлин и маленькая Флоранс стали повторять за ним и ловить воображаемые страницы газеты, пока Гамаш продолжал ловить настоящие.

– Хорошо, что любовь слепа, – рассмеялась Рейн-Мари, когда Гамаш вернулся на скамейку.

– И не очень умна, – согласился Гамаш, сжимая ее руки. – Тебе тепло? Кофе с молоком хочешь?

– А знаешь, хочу. – Его жена оторвалась от своей газеты, «Ла пресс».

– Папа, давай-ка я помогу.

Даниель передал Флоранс своей жене Розлин, и двое мужчин направились к павильону среди деревьев неподалеку от озера. По узким дорожкам шлепали бегуны трусцой, на верховых тропах тут и там появлялись и исчезали любители езды на лошадях. Стоял великолепный весенний день, по-настоящему теплый под лучами молодого солнца.

Рейн-Мари проводила их взглядом и подумала, что они как две горошины в стручке. Такие похожие. Высокие, мощные, как дубы. Каштановые волосы Даниеля только-только начали редеть, а у Армана уже просвечивает лысина, да и аккуратно подстриженные волосы вокруг нее стали седеть. В свои пятьдесят пять Арман Гамаш держался легко, как и его сын, который выглядел на свои тридцать с хвостиком.