Королева вошла в церковь, и служба началась. Сестры запели Sanctus, настал момент, когда Юлия должна была вступить своим могучим голосом: Pleni sunt coeli gloria tua, но тут хоры огласились резкими звуками цитры; Юлия быстро сложила свои ноты и хотела уйти.

— Что ты делаешь?! — воскликнула Мануэла.

— О, — сказала Юлия, — разве ты не слышишь дивные звуки мастера? Я должна петь там, вместе с ним!

И она поспешила к двери, но Мануэла промолвила строгим, торжественным голосом:

— Грешница, уклоняющаяся от службы Господней! Если в то время, как уста твои произносят Ему хвалу, ты имеешь в сердце суетные мысли, уйди отсюда, но в тебе уже сломлена сила песни, в груди твоей замерли чудесные звуки, воспламененные духом Господним!

Слова Мануэлы поразили Юлию как громом — она зашаталась и упала.

Ночью, когда монахини собрались для пения службы, церковь вдруг наполнил густой чад. Вскоре, шипя и свистя, над стенами ближайшего здания взвилось пламя и охватило весь монастырь. С трудом удалось спасти монахинь, по лагерю разносились призывы трубы и рога, и солдаты вскочили, пробудившись от первого сна. Видели, как полководец Агуиляр выскочил из монастыря, растрепанный, в полуобгоревшей одежде, он хотел спасти Юлию, но всякий след ее пропал.

Тщетно боролись с огнем, который раздувало поднявшейся бурей, — он распространялся все дальше и дальше, и вскоре весь блестящий лагерь Изабеллы обратился в пепел.

Мавры решили воспользоваться несчастьем христиан и, уверенные в успехе, осмелились совершить на них нападение, но ни одна битва не явилась такой блестящей победой для испанского оружия, как эта, и когда испанцы, венчанные победоносным громом труб, отступили за свои укрепления, королева Изабелла взошла на трон, который ей воздвигли, и повелела, чтобы на месте сожженного лагеря построили город. Это должно было доказать гранадским маврам, что осада никогда не будет снята».

Капельмейстер: «Можно ли отважиться выступить в театре с религиозным сюжетом? Ведь и без того уже приходится страдать от милой публики, когда вставляешь туда или сюда небольшой хорал. Но Юлия была бы недурной партией. Представить только двойной стиль, которым она могла бы блеснуть! Сначала романсы, а потом — церковное пение. У меня уже готовы несколько прелестнейших испанских и мавританских романсов, недурен также победный испанский марш, а молитву королевы я хочу обработать мелодраматично, но как это все связать — известно одному Богу! — Но рассказывайте дальше, вернемся к Юлии, ведь она, я надеюсь, не сгорела?»

Энтузиаст: «Представьте себе, дорогой капельмейстер, что этот город, который испанцы построили за 21 день и обнесли стенами, — не что иное, как и поныне еще стоящий Санта-Фэ. Но, обращаясь непосредственно к вам, я оставляю торжественный тон, который один только и подходит к такому торжественному сюжету. Мне бы хотелось, чтобы вы сыграли одну из респонсорий Палестрины, которые стоят раскрытые на пюпитре фортепиано».

Капельмейстер исполнил его просьбу, и странствующий энтузиаст продолжал:

«Мавры не упускали случая всячески беспокоить испанцев во время строительства города, отчаяние придавало им безоглядную храбрость, и битвы стали серьезнее прежнего. Однажды Агуиляр преследовал до самых стен Гранады мавританский отряд, напавший на испанскую передовую стражу. Он возвращался со своими рыцарями и, остановившись около миртового леска, невдалеке от первых укреплений, отослал свою свиту, чтобы полностью предаться серьезным мыслям и печальным воспоминаниям. Образ Юлии стоял как живой перед его духовными очами.