Что?   смутилась Галинка.

  Да ничего,   он подцепил пальцем тонкую бретельку её ночной сорочки и спустил с плеча, а затем нежно провёл ладонью по смуглой шелковистой коже.   Любуюсь своей женой красавицей. Это ведь не запрещено?

  Вообще то нет, но ты нарочно тему переводишь?   уличила его она и снова, поддавшись внутреннему порыву, качнулась вперёд, чтобы обнять мужа.   Я волнуюсь, Саша,   призналась Галинка нерешительно, поглаживая его по обнажённой спине.   За тебя и твоё здоровье.

  Я здоров, как бык!   в притворном гневе возмутился Белецкий, опрокидывая жену на простыню и подминая под себя. В его глазах цвета моря отплясывали джигу столь любимые Галинкой хулиганистые чёртики.   Доказать?

  А вот докажи,   подначивая, она лукаво стрельнула в него взглядом и, дурачась, высунула язык, а затем многозначительно добавила:

  Только тебе придётся о о очень хорошо постараться, чтобы я поверила...

  Не сомневайся, я о о очень хорошо постараюсь,   передразнил он её.   Только потом не жалуйся!

И уже через мгновение она и думать забыла обо всех своих подозрениях и страхах...

Час спустя, когда разнеженная его поцелуями и счастливая Галинка снова заснула, Белецкий спустился в кухню и долго сидел за пустым столом, пытаясь справиться с волнением. Неясная, смутная тревога не отпустила его даже после секса. Если бы он сталкивался с подобным раньше, если бы верил во всю эту паранормальную чушь, то, наверное, назвал бы это предчувствием. Он ощущал неприятный холодок в груди и никак не мог успокоиться, словно подсознательно ждал дурных вестей или событий. Ужасно хотелось закурить, но сигарет в доме не водилось   он распрощался с этой привычкой несколько лет назад.

За окнами медленно занимался вялый рассвет. Наверное, следовало вернуться в спальню, к Галинке под бочок, и доспать хотя бы ещё немного... у него сегодня утренняя репетиция, надо быть активным и бодрым. Однако он знал, чувствовал, что не сможет заснуть. Сна не было ни в одном глазу. Мыслями Белецкий всё возвращался и возвращался к тому проклятому сновидению...

Наконец, не выдержав, он встал, прошёл в гостиную и отыскал где то под кипой глянцевых журналов свой старый студенческий фотоальбом. Потрёпанный, с разлетающимися выпадающими страницами, с захватанной обложкой... Белецкий не любил фотографироваться для себя и, тем более, распечатывать затем фотографии   с тех самых пор, как сделался известным актёром. Слишком уж много стало в его жизни назойливых фотовспышек от настырных папарацци и восторженных фанаточек с просьбой попозировать с ними вместе. Вот и получалось, что, кроме студенческих снимков, Белецкий не хранил в доме больше никаких фотографий. Жена, правда, распечатала несколько свадебных фоток и повесила в рамочках на стене   он не смог отказать ей в этом милом пустяке. А в остальном... он вовсе не желал лишний раз любоваться своей, пусть даже красивой, физиономией, на которую буквально молилось большинство женщин страны. Позирование давно стало просто работой. Рутиной. Частью профессии...

Белецкий присел на диван и некоторое время задумчиво сжимал альбом ладонями, словно не решаясь открыть его. Открыть – значит, впустить в душу призраки давно минувших лет, чтобы они вновь бесцеремонно завладели его сознанием... Было страшновато, чего лукавить.

Наконец, сделав глубокий вдох, Белецкий распахнул альбом наугад, где то на середине, и сразу же упёрся взглядом в групповое фото выпуска девяносто седьмого года   разумеется, вместе с их Мастером, Рубеном Константиновичем Самойловым.