— А наплевать! — хорохорился Холявин. — А мне наплевать!

«У него какие-то тетушки при государыне…» — передавали приятели.

— Прощай, маркиза Лена, волшебница, — явился он в горницу под аркой. — Возвращаю тебе сорочку, взамен той, которую ты мне дала на Островах. Пощупай — настоящее голландское полотно, у контрабандистов покупал, в Сытном рынке.

— С каких пор это мы с вами на «ты»? — спросила маркиза. Она стояла перед распахнутой скрыней, увязывая какие-то пожитки.

— Как? — завопил Евмолп. — А кто меня уговаривал во Мценск ехать?

— Что было, то сплыло, сударь.

— Но не огорчайтесь, прекраснейшая! Я тоже от вас сплываю.

— Вы уходите в поход?

— Нет! — радостно сообщил Евмолп. — Лучше! Я ухожу в отставку!

— Он выходит в отставку! — сокрушенно сказали его друзья, которые ждали у распахнутой портьеры.

— Да, да! А что делать, братья? Я этому князьку знаете сколько продул? Сумма уму непостижимая!

— Ты уходишь в отставку? — маркиза оторвалась от своих узелков. — Как же без тебя Преображенский полк?

— Вот именно! — закричали преображенцы. — Как мы без тебя?

— Как я без вас! — с ударением сказал Евмолп. — Старый бурбон Бутурлин в меня уж чернильницу швырял и ботфортой топал. Да все же резолюцию наложил… Жизнь теперь будет разлюли малина: ни тебе разводов, ни тебе поклонов, ни тебе честь начальникам отдавать!

— И куда же ты теперь?

— А я себя купцу Чиркину запродал, богатею. Он меня шкипером берет, на судно свое торговое… А то я за долг свой карточный все уже продал, что имел, а долга выплатить не хватило. Пойдемте, гораздо, браты любезные, я вам отвальную поставлю!

— Виват! — закричали приятели, и все в обнимку отправились под сень гостеприимного Фарабуша.

Зизанья зажгла канделябр, и маркиза села перебирать бумаги в шкатулке. На сердце было смутно — светлейший оставил ее без проблеска надежды. Жди, мол, а я приму решенье!

Виделся ей несчастный Авдей Лукич, и душу сжимало состраданье. Ежели б знала, что он жив, разве такой была бы ее жизнь? Приходилось за годы скитаний и решенья принимать, и на риск идти, и все это у нее делалось весело, с интересом, ничего не было жаль. А теперь просто не знает, как быть.

Потом виделся ей Тринадцатый, геркулес в облике мученика. Самодержавие хотел отменить. Прав или не прав он, не ей сейчас судить, но ведь не ради личной корысти, как другие воры… Скольких повидала Софья Канунникова за свою шатучую жизнь, но еще не встречала таких!

Зизанья дотронулась до ее локтя.

— Госпожа… Опять тот пришел.

— Как ты говоришь — белая кожа и черная душа, этот, что ли?

— Да, да… Только другой… Господин матрос.

— Вот как! Ну что ж, зови. Да побольше свечей, да гитару, да шоколадного вина!

Учтиво поведя матросской шляпой, он просил не смущаться его костюмом. Девиер не скрывает здесь ни имени своего, ни чина.

— Располагайтесь как дома, — улыбнулась маркиза. — Не угодно ли гитару?

Он принял инструмент, умело подладил струны, энергично прошелся по ним — и вот уже звучит мелодия сирвенты, народной песни с берегов далекого океана.

— Ведь я, можно сказать, ваш земляк… — говорил Девиер, не переставая наигрывать. — Хотя я не бывал в тех краях с той поры, как семья наша бежала от инквизиции… Земляк, но по покойному вашему мужу, — с улыбкой поправился он.