– Что, Дрюня, отчислили? – Боря вкатился к нам, словно колобок. Переваливаясь как пингвин, упал на кровать, потянулся.

– Отчислили.

Я залез в тумбочку. Начал выкладывать вещи. Мыльно рыльные, личные книги, часы, фотографию жены, собственную кружку на четверть литра из алюминия – подарок работников завода «Серп и молот». Она была примечательна тем, что в ней в районе дна имелась пробка на ремешке. Не хочешь, чтобы твоей посудой кто то пользовался, пока тебя нет? Забираешь пробку с собой.

Боря давно точил зуб на смешную кружку. Подкатывался так и сяк, а давай обменяемся, а может, в картишки перебросимся и на кон ее поставим. Ага, щаз з. Как Еропкин играл в карты, я слышал от других курсантов. Хоть азартные игры были запрещены в школе, тайком все таки шпилили. А что еще делать? Привезенное из увольнительной бухло вычищали из запасов просто мигом, контролеров хватало. Выходить за территорию нельзя – даже не прогуляешься нормально на танцульки. Вот и перекидывались в картишки.

– Может, оставишь кружечку тут? В память о себе?

– Ага, спешу, аж падаю.

Я снял с полки учебники. Сел стирать ластиком пометки карандашом. Хоть и двоечник, а все таки худо бедно учился. Немецкий, кстати, пошел влет, Генрих Оттович, надо отдать ему должное, признал, что первое впечатление было ошибочным, и меня хвалил.

– Давай помогу, – хитрозадый Боря тяжело вздохнул, взял один из учебников. – С пометками не примут в библиотеке.

* * *

Домой ехал в полном раздрае. Чего теперь делать? Идти к Фитину? Или сразу к Берии? И что я скажу? Проклятые враги отчислили меня с курсов? Обижен и требую справедливости согласно заслугам? А пустят меня к ним?

Да тут даже проверять не надо, покажут на дверь, если забыл, куда идти – и прощайте. К тому же не исключен вариант, что все эти козни неспроста. Что кто то там подумал, и задумку мою признали не такой замечательной, как это казалось поначалу. И меня мягко оттирают в сторону, давая знать, что «органам» я не нужен. А если так, то радоваться надо. У этих ребят всякие подковерные игры постоянно идут, а после войны, особенно после смерти вождя – такие головы полетят, что и думать сейчас страшно. Как там поэт говорил? «Минуй нас прежде всех печалей…» Чем дальше от начальства, тем спокойнее живется. Тем более что у меня и так есть всё, что только пожелать можно. Любящая жена красавица, к тому же еще и умница – это раз. Квартира, которая и через двадцать лет шикарной считаться будет, – это два. И я, пока еще живой и не обделенный всякими плюшками – это три.

Мое появление дома стало для жены полным сюрпризом. Зашел я в квартиру на цыпочках, дверью не хлопал. Застал супругу за учебой – Вера конспектировала какую то статью. Я закрыл ей глаза ладошками, под ее «ой» поцеловал в шею.

– Петя! У тебя увольнительная? А что не предупредил?

– Так точно, товарищ военврач третьего ранга! Полная и окончательная. Уволили из ШОНа с концами! – я сел в кровать, потянул к себе жену. Та сопротивлялась.

– Как уволили?! Ну ка рассказывай!

Ну я и рассказал. Про козни Ермолаева, шведский язык и прочий марксизм, придуманный разными немцами нам на погибель.

– Тебя отчислили?!

– Как двоечника, – покивал я. – Прости, родная, не вышло из меня разведчика.

– Иди к Кирпоносу, – тут же сделала вывод Вера. – Завтра же. С утра. Он тебе жизнью обязан, вытащит.