– Я говорю вам, это чудо! – смеялся Ахмад. – В погоне за дичью он как лев, не хуже нас научился охотиться с леопардом. Соколиную охоту он знал раньше, поскольку она давно известна франкам. На скачках он не уступает моим лучшим наездникам. Я видел, как он выиграл пари в тысячу динаров в скачке с сотником моей кавалерии. Он играет в молл с моими старшими сыновьями и побеждает их, прогоняя мяч через ворота так, словно он и его лошадь единое целое. И тем не менее – он не хочет иметь женщину…

Пьетро, конечно, не разубеждал его.

Жизнь Пьетро в промежутках между путешествиями протекала в странном взвешенном состоянии. Он развлекался с Зенобией, балансируя над пропастью. Вместе с сыновьями хозяина он сиживал у ног хаджи, знакомясь с мудростью Корана. Тренировался в обращении с кривым ятаганом. Защищаться от него можно было только встречным ударом. Европейцы с их тяжелыми мечами, которые держат двумя руками, почти всегда проигрывали дуэль с сарацинскими воинами, чье проворство и хитрость в схватке сводили на нет силу могучих ударов франков. Он учился у сарацин искусству верховой езды, учился скакать без узды на прекрасных кобылах, ибо в этом деле, как и во многих других, европейцы и сарацины придерживались совершенно противоположных точек зрения: европейцы считали недостойным мужчины ездить на кобылах, а арабы предпочитали чуткость и быстроту кобылы, которой можно управлять, слегка сжимая ее бока коленями. Он мог теперь проделывать упражнения с копьем, когда один всадник преследует другого на сумасшедшей скорости, вонзая ему в спину копье. Фокус заключался в том, чтобы развернуться в седле, поймать одной рукой копье и начать преследовать противника… Он мечтал об Элайн. Об Ио.

В конце 1225 года аль Муктафи отправил Пьетро в самое большое, самое опасное из всех его путешествий. Холодным зимним днем в начале 1229 года Пьетро, возвращаясь, был уже почти в виду Каира.

Он плотнее укутал лицо бурнусом и ссутулился на высоком седле верблюда. Сзади, теряясь среди дюн, тянулся караван. По бокам караван охраняли высокие турки на великолепных быстроногих дромадерах с острыми ятаганами, готовые отразить любое нападение бедуинов.

Через два часа они наконец добрались до складского двора, миновав каирские улицы с их многолюдьем; Пьетро с удовольствием взирал на ученых кадишей, сидящих на своих осликах под зонтиками, которые держат ученики, и толкующих Коран. Ему было приятно увидеть толстых торговцев в полосатых халатах, с тяжелыми кошельками, свисающими с пояса, одетых во все черное бедуинов из пустыни, не сводящих глаз с этих торговцев и не снимающих рук со своих клинков. Святые праведники с обритыми головами сидели в пыли и протягивали грязные миски, чтобы им туда бросили какую-нибудь еду, дервиши медленно кружились под звук барабанов, нищие выставляли напоказ свои зловонные язвы, не обращая внимания на мух, которые облепляли их глаза и уголки рта. Мамлюки в усеянных драгоценностями халатах сталкивали со своего пути туркменов и курдов, одетых в овечьи шкуры, а рослые евнухи сопровождали носилки с красотками из гаремов какого-нибудь шейха или эмира…

Вечером он уже лежал голый на тахте, а его раб Абдулла брил его тело. Поначалу его удивлял этот обычай, но потом он понял, что он обеспечивает чистоту, прохладу и защиту от насекомых, которых даже самый чистоплотный человек может подхватить в грязной толпе на каирских улицах, и он привык. Потом он долго нежился в ванне, где благоухающая вода вымывала усталость из его тела, и ел маленькие миндальные печенья, а Абдулла рассказывал ему египетские новости.

Он почти не слушал болтовню Абдуллы, думая совсем о другом, когда до его сознания дошло, что Абдулла произнес арабский вариант имени Фридрих, причем не один раз, а дважды.

Он сел в своей огромной мраморной ванне.

– Что ты сказал, Абдулла? – воскликнул он. – Что ты сказал про Фридриха?

– Если бы мой господин изволил слушать своего почтительного слугу, – сказал Абдулла, – мне не пришлось бы повторять.