Беня подвел ее к небольшой каменной лестнице, которая спускалась прямо к реке, к укромному причалу.

— Здесь нас никто не увидит, — снова заверил он, и они сели на ступеньки, едва не касаясь воды ступнями. Вода наверняка была мутной и грязной, но сегодня Москва-река была усеяна бриллиантами огней, которые отбрасывали свет на их лица, окрашивая их в оттенки багрового и бронзового, — от этого они казались еще моложе. Сашенька вспыхнула, все ее тело затрепетало. Она знала лишь одного мужчину — своего мужа, родила от него детей, однако никогда ничего подобного не испытывала.

— Неужели ты никогда не бегала на свидания, когда была девчонкой? — спросил Беня. Он продолжал читать ее мысли.

— Никогда. Я была серьезной девочкой, большевичкой…

— Неужели ты никогда не хотела узнать, о чем поется в популярных песнях?

— Я считала, что это все ерунда.

— Тогда, — решил он, — стоит посвятить целый час словам популярных песен.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, рассматривая его губы, опаленную солнцем шею, его горящие глаза. Он предложил ей свою последнюю египетскую сигарету, «Звезду Египта» с золотистым фильтром, — и Сашенька словно вернулась на двадцать лет назад. Он прикурил для нее сигарету от серебряной керосиновой зажигалки, потом предложил глотнуть из фляжки. Она ожидала, что там будет водка, но вместо этого ее рот наполнился чем-то сладким.

— Что, скажите на милость, это такое?

— Это новый американский коктейль, — ответил он.

— «Манхэттен».

Выпитое ударило прямо в голову, однако она чувствовала себя трезвее, чем когда-либо.

Гигантская баржа, до краев груженная углем и рудой, похожая на плавучую гору, прогромыхала мимо них. На палубе стояла жаровня, вокруг которой сидели матросы; они пили и курили. Один играл на гитаре, другой на аккордеоне. Но, увидев Сашеньку в белой широкополой шляпе и расшитом бисером платье, они стали кричать и тыкать в нее пальцами:

— Эй, посмотрите туда! Вот это зрелище!

Сашенька помахала им рукой в ответ.

— Трахни ее, браток! Поцелуй за нас! Поставь ее раком, приятель! Везучий, сукин сын! — закричал один из матросов.

Беня вскочил, приподняв свою шляпу на манер танцора.

— Кто? Я? — спросил он.

— Поцелуй ее, приятель!

Он виновато пожал плечами.

— Я не могу разочаровать публику. — И не успела она ничего сказать, как он поцеловал ее в губы.

Сашенька секунду сопротивлялась, но затем, к собственному удивлению, сдалась.

— Ура! Целуй ее! — подзуживали моряки. Она засмеялась, глядя в его открытый рот. Он прижал свой язык к ее губам, деснам, засунул его насколько мог глубоко ей в рот, она застонала. Закрыла глаза. Никто и никогда ее так не целовал.

Раньше она ничего не смыслила в поцелуях. До революции она была еще девчонкой, потом встретила Ваню, а такие мужчины, как Ваня, не целуются подобным образом. Да она и не хотела, чтобы он ее так целовал: прежде всего они были товарищами; он заботился о ней после самоубийства матери; в Октябрьскую революцию они работали плечом к плечу, а потом она ездила по России с агитбригадой, а он был комиссаром Красной Армии.