Казалось, что Лала Льюис, как назвала ее девочка («И вы, Катенька, тоже должны меня так называть!»), знала все-все о семье Цейтлиных. Она подробно описала грустную нескладную девочку-подростка, которую обижала и презирала собственная мать, отстраненно любил отец и холила-лелеяла преданная нянюшка.

Лала своим рассказом словно оживляла волшебную картину: чудесные автомобили, сверкающие хромированными фарами, обитые кожей и драгоценным тиковым деревом; кареты и сани с форейторами, одетыми в овчинные тулупы и меховые шапки. Постепенно все смешалось: миллионеры и революционеры, графы, дядюшки и шоферы, всплески страстей и самоубийства…

— Я влюбилась в барона Цейтлина давным-давно в этом самом доме в Тбилиси — он когда-то принадлежал Цейтлиным.

Лала рассказала Катеньке, как позже он попросил ее выйти за него замуж в кабинете ресторана «Донон» в Петербурге.

— Самуил все потерял в 1917-м, но он заново начал свою карьеру при советском режиме, однако опять все потерял в 1929-м, и мы вернулись сюда. Мы думали, что будем здесь в безопасности. Мы чувствовали, что у нас мало времени, поэтому не стали терять его даром, — рассказывала она. — Мы любили друг друга. У нас каждый день был медовым месяцем, каждый поцелуй как дар. В Москве Сашенька и Ваня (так все называли ее мужа) сделали карьеру. Они всех знали, были знакомы с самим Сталиным. Сашенька работала редактором журнала, а Ваня в НКВД. Может, он и был убийцей, но казался веселым, общительным парнем.

Мы очень хотели к ним поехать: я любила Сашеньку так же сильно, как и Самуил. Понимаете, именно наша любовь к Сашеньке свела нас вместе. Потом НКВД арестовало Самуила, его осудили; я ждала, когда придут и за мной. Я продолжала работать в кафе, преподавала английский, присматривала за детьми, стала лучшей учительницей английского в городе. Я учила детей начальства и до сих пор преподаю — в свои-то годы! Но я забегаю вперед. Когда арестовали Самуила, я долго горевала. Письма и деньги, которые я отправляла, возвращались обратно: это означало, что он умер. Потом арестовали Сашеньку и Ваню. Тогда я и вовсе отчаялась. И представьте мое изумление, когда Самуил вернулся. Поэтому я поклялась, что буду ждать и Сашеньку.

— Лала, вы устали? — спросила Катенька, беспокоясь о здоровье Лалы, но жаждала продолжения рассказа.

— Хотите немного поспать?

Она заметила, как по щекам пожилой женщины текут слезы.

— Я устала, но я так долго ждала этого разговора.

Понимаете, когда Самуил был в лагере, мне позвонил товарищ Сатинов с предложением, от которого я не могла отказаться. Слушайте меня, Катенька. У меня хватит сил лишь на один рассказ.

— Я слушаю, слушаю.

* * *

— Ираклий Сатинов был нашим героем. У него была молодая жена и маленький ребенок — и все привилегии, какие давало ему служебное положение.

Его могли бы расстрелять за то, что он помог Сашенькиным детям, но он все устроил. Когда все были подхалимами, негодяями и убийцами, он один отважился остаться порядочным человеком. Если вы записываете, отметьте это!

— Обязательно, — заверила Катенька, вспоминая хитрюгу маршала и его притворную болезнь, стоило ей спросить о Сашеньке и ее детях.

— В бывшем дворце наместника — тогда там располагался штаб коммунистов — Сатинов рассказал мне, что с Сашенькой и Ваней случилось ужасное и я должна позаботиться об их детях. Он велел мне ехать в Ростов на вокзал, где я нашла в столовой детей и их няню Каролину. Они были усталыми, голодными и грязными, но я тут же их полюбила всем сердцем.

Мне казалось, что это я сама их вырастила, — ведь о них заботилась Сашенька. Заботилась так, как в свое время я о ней! Снегурочка так напомнила мне Сашеньку, что я расцеловала ее тут же и увидела, что она оттаяла в моих объятиях!

Карло был очаровательным, смелым и веселым, как и его отец, но глаза и улыбка у него были дедушкины, даже ямочка как у Самуила.