Изменить размер шрифта - +

Он слышал ее прерывистое дыхание, однако она не делала попыток остановить его. Она высвободила рот и принялась шептать ему на ухо:

– Жан, мой Жан, мой самый дорогой, пожалуйста, Жан, о, мой дорогой, пожалуйста, послушай меня: я не буду останавливать тебя, я не могу остановить себя я… я… Боже, помоги мне, я так хочу этого. Только послушай, дорогой… пожалуйста, Жан… Жанно, послушай меня…

Это имя остановило его, это нежное уменьшительное “Жанно” – так всегда звала его Люсьена. Он выпрямился и сел, глядя на нее, растрепанную, с голыми руками и ногами, опухшим ртом и заплаканным лицом. Она стремительно поднялась с постели и снова с плачем обняла его:

– Не отпускай меня! Никогда не отпускай меня… о, Жанно, Жанно, я сошла с ума, я больна от любви к тебе! Я не хотела, чтобы это случилось вот так… Я думала, что, когда я наконец полюблю мужчину, это будет навсегда, что будут клятвы перед священником и на виду у людей… Я никогда не хотела грешной, постыдной любви, но, Жан, любовь моя, Жанно, сердце мое, душа моя, если это все, чем я могу быть для тебя, – тогда возьми меня!

Он оцепенело сидел, глядя на нее, ощущая в сердце торжество смерти и шевелящийся хаос.

– Ты хочешь сказать, – резко произнес он, – что никогда не знала мужчины?

Ее глаза застыли, но, когда она заговорила, голос ее звучал нежно.

– Конечно, нет, Жан, – сказала она и потом продолжила: – А ты именно так обо мне подумал?

– Да, – передразнил он ее, – именно так я и подумал…

– О, – прошептала она, и на глаза у нее вдруг навернулись слезы, – я… я заслужила это, наверное. По тому, как я вела себя там, внизу. Я старалась выглядеть смелой. Сейчас модно казаться смелой…

Она не лгала, и он знал это. Он внезапно поднялся и какое-то мгновение стоял, вглядываясь в нее.

“Все пропало, кончилось, – с горечью подумал он, – все, что я хотел совершить. Я не могу сделать ее орудием мести, не могу, воспользовавшись ее чувством, нанести удар Жерве ла Муату, а затем бросить ее раздавленной. И теперь, о, Боже, в твоей несказанной милости, пожалей меня, я не могу убить его, рожденного тем же чревом, что и она!”

– Прощай, – произнес он наконец.

– Прощай? – как эхо, переспросила она. – Даже не до свидания?

– Нет, маленькая Николь, – прошептал он. – Не до свидания, именно прощай. Ибо это невозможно…

Она спрыгнула с постели и схватила его за плечи, прижалась к нему, целуя его рот, шею, глаза и шепча:

– Почему? О, Жан, почему? Скажи мне… скажи мне… скажи, Бога ради, Жанно, почему?

– Я солгал тебе, – сказал он, и голос его был ровным, сдержанным, почти спокойным. – Я не итальянец и не аристократ. Я буржуа и враг твоего брата, нет, не то, не брата, более того, враг всего вашего класса, и я работаю не покладая рук ради его уничтожения. Сама видишь, любимая Николь, дорогая Николь, ты должна забыть меня, – ведь ни церковь, ни государство и, уж конечно, ни твой брат не утвердят брак между нами…

– Забыть тебя? – задохнулась она. – Никогда! Возьми меня с собой. Мы можем куда-нибудь уехать далеко, где никто никогда не слышал о Граверо и…

Он медленно покачал головой.

– Мир не так велик, – прошептал он.

Она отодвинулась, и он увидел два огромных сапфира – глаза казались необыкновенно большими на ее бледном лице. Руки взметнулись, бриллианты на пальцах сверкнули, а пальцы судорожно впились в его одежду.

Быстрый переход