— И сама мисс Уаллас также. И в этом я его одобряю. По-моему, мужчина не должен оставлять девушку, которую он любит, в сомнении относительно своих чувств. Мне всегда казалось низким и малодушным выжидать с признанием до того момента, пока ты не получил полной уверенности во взаимности девушки. Как может последняя дать волю своему сердцу, без этого откровенного и чистосердечного признания, и для чего таить от всех честную, благородную любовь к достойной любви девушке?

— Да, в этом следует ему отдать справедливость, он не раз честно и открыто признавался ей в своей любви, даже и в моем присутствии, и просил ее позволить ему встать в ряды претендентов на ее руку с тем, чтобы ждать ее решения до тех пор, пока не сумеет заслужить ее расположение и уважение.

— Согласитесь, мисс Аннеке, что это поведение достойно честного и благородного человека.

— Без сомнения, так как мисс Уаллас, по крайней мере, знает цель его ухаживаний.

— Весьма рад, что вы одобряете подобный образ действий, — сказал я, — и хотя у меня сейчас остается всего одна минута до прихода Бельстрода, я все же еще успею сказать вам, что Корнелиус Литльпэдж желает поступить по отношению к мисс Мордаунт совершенно так же, как поступил Гурт по отношению к мисс Мэри!

Аннеке вздрогнула. Щечки ее побледнели, но затем снова вспыхнули; она ничего не ответила, но взглянула на меня так, что я никогда не забуду этого взгляда. Объясняться было уже некогда, так как дверь отворилась, и Герман Мордаунт вошел вместе с мистером Бельстродом в гостиную, где мы находились.

Бельстрод, казалось, был очень рад меня видеть, я отвечал ему тем же, и спустя несколько минут мы снова стали с ним добрыми приятелями, как в Нью-Йорке. Вскоре пришла Мэри Уаллас, и мы все прошли в столовую, куда явился и Дирк, немного запоздавший на этот раз.

Сначала разговаривали главным образом Герман Мордаунт и Бельстрод. Мэри Уаллас вообще была молчалива, Аннеке же стала как-то особенно задумчива и рассеянна, и только когда Бельстрод обратился непосредственно ко мне, задумчивость ее рассеялась и она внимательно стала прислушиваться к нашему разговору.

— Ну, мистер Литльпэдж, — сказал майор, — полагаю, что этот ваш приезд в Альбани связан с намерением присоединиться к нам в предстоящую кампанию. Как слышно, очень много молодежи из колоний намеревается двинуться с нами на Квебек.

— Мы собирались двинуться несколько дальше с Дирком Фоллоком, — сказал я, — тем более что мы не имеем представлениям о том, что королевские войска пойдут в этом направлении. Но мы намерены оба просить о прикомандировании нас к одному из полков в качестве волонтеров и дойти с ним по крайней мере до Тикондероги, потому что нам невыносимо знать, что этот важный пост занят французами!

— Такие речи приятно слышать, — промолвил Бельстрод, — я надеюсь, что, когда наступит момент вашего прикомандирования, вы вспомните обо мне. Наше офицерское общество примет вас с особым удовольствием в свою среду, где я со времени ухода подполковника являюсь председателем.

Я поблагодарил его за себя и за Дирка, и разговор перешел на другую тему.

— Я сейчас встретил Гарриса, — продолжал Бельстрод, — и он рассказал мне весьма пикантную историю об одном ужине, в котором он участвовал. Ужин этот весь был похищен компанией молодых альбанийских мародеров у кого-то и принесен к нам в казармы. Эту скверную штуку они сыграли с другой компанией молодежи, и хотя говорят, что голландцы на такие вещи не сердятся, тем не менее, я полагаю, что пострадавшим было не особенно приятно лишиться своего ужина. Но самое забавное то, что эти пострадавшие, недолго думая, утешились тем, что точно таким же образом стащили ужин мэра, сделав набег на его кухню и опорожнив все кастрюли и сковороды, так что у бедного мэра не осталось ни одной картофелины.