Ах, провалюсь! Ах, будет злая чистка!

Но ведь отчасти и ее вина…

Зачем о ней я должен думать вечно?

Зачем она близка мне каждый миг?

Ведь это, наконец, бесчеловечно!

Конечно, мне не до проклятых книг.

Ей хорошо: по всем — двенадцать баллов,

А у меня лишь по закону пять.

Ах, только гимназистки без скандалов

Любовь с наукой могут совмещать!

Пришел. Навстречу грозный голос Любы:

«Когда Лойола орден основал?»

А я в ответ ее жестоко в губы,

Жестоко в губы вдруг поцеловал.

«Не сметь! Нахал! Что сделал для науки

Декарт, Бэкон, Паскаль и Галилей?»

А я в ответ ее смешные руки

Расцеловал от пальцев до локтей.

«Кого освободил Пипин Короткий?

Ну, что ж? Молчишь! Не знаешь ни аза?»

А я в ответ почтительно и кротко

Поцеловал лучистые глаза.

Так два часа экзамен продолжался.

Я получил ужаснейший разнос!

Но, расставаясь с ней, не удержался

И вновь поцеловал ее взасос.

.. .. .. .. .. .. .. .. .. .

Я на экзамене дрожал как в лихорадке,

И вытащил… второй билет! Спасен!

Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…

Иван Кузьмич был страшно поражен.

Бегом с истории, ликующий и чванный,

Летел мою любовь благодарить…

В душе горел восторг благоуханный.

Могу ли я экзамены хулить?

Из Финляндии

Я удрал из столицы на несколько дней

В царство сосен, озер и камней.

На площадке вагона два раза видал,

Как студент свою даму лобзал.

Эта старая сцена сказала мне вмиг

Больше ста современнейших книг.

А в вагоне — соседка и мой vis-а-vis

Объяснялись тихонько в любви.

Чтоб свое одинокое сердце отвлечь,

Из портпледа я вытащил «Речь».

Вверх ногами я эту газету держал:

Там в углу юнкер барышню жал!

  Был на Иматре. — Так надо.

  Видел глупый водопад.

  Постоял у водопада

  И, озлясь, пошел назад.

  Мне сказала в пляске шумной

  Сумасшедшая вода:

  «Если ты больной, но  умный —

  Прыгай, миленький, сюда!»

  Извините. Очень надо…

  Я приехал отдохнуть.

  А за мной из водопада

  Донеслось:  «Когда-нибудь!»

Забыл на вокзале пенсне, сломал отельную лыжу.

Купил финский нож — и вчера потерял.

Брожу у лесов и вдвойне опять ненавижу

Того, кто мое легковерие грубо украл.

Я в городе жаждал лесов, озер и покоя.

Но в лесах снега глубоки, а галоши мелки.

В отеле все те же комнаты, слуги, жаркое,

И в окнах финского неба слепые белки.

Конечно, прекрасно молчание финнов и финок,

И сосен, и финских лошадок, и неба, и скал,

Но в городе я намолчался по горло, как инок,

И здесь я бури и вольного ветра искал…

  Над нетронутым компотом

  Я грущу за табльдотом:

  Все разъехались давно.

  Что мне делать — я не знаю.

  Сплю, читаю, ем, гуляю —

  Здесь — иль город: все равно.