|
Плевако считал, что излишняя жестокость губит в осужденном человеческое начало, и Виктор Савельевич был в этом и во многом другом с ним мысленно согласен. Мысленно, так как считал, что иные свои размышления не стоит произносить вслух в стране, где врага уничтожают, если он не сдается, — не судят по законам, а уничтожают. Он начал писать научную работу о суде шариата в Чечне, но столкнулся с материалами о том, что большевики обещали дать чеченцам возможность жить и править согласно шариату, потребовав взамен оказывать отчаянное сопротивление Белой армии. И деникинцам пришлось на своем пути к Военно-Грузинской дороге сжигать аулы. Иначе продвинуться к этой дороге они не могли. Чеченцы, ведомые новым Шамилем — старцем Узуном-Хаджи, — боролись с ними бешено. Ведь Антон Иванович Деникин требовал в Чечне соблюдения только царского суда. Многие чеченцы погибли, сражаясь с деникинцами, и заполучили суд шариата, но через год он был отменен и введены советские порядки, а муллы высланы в Соловки и другие лагеря. Виктор Савельевич как юрист понимал стремление большевиков к единству законов, но как человек был ошарашен их обманом и жестокостью. Возмущался, разумеется, мысленно, видя и другие нарушения законности, особенно касающиеся арестов и высылки из страны инакомыслящих людей. Но он верил Ленину, порушившему черту оседлости евреев, давшему им равные права с другими народами. По нескольку раз перечитал слова Сталина: «В СССР строжайше преследуется законом антисемитизм как явление глубоко враждебное советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью». Виктор Савельевич интуитивно чувствовал в этих словах фальшивое звучание, не зная таких законов в Конституции, в судебном кодексе, и считал, что смерть — исключительное наказание — может быть применена за убийство, вредительскую измену родине, но не за плохое отношение к тому или иному народу. Здесь более уместна разъяснительная работа, моральное воздействие на националистов» а не расстрел их. Но он уже вступил в партию, иначе его не утвердили бы в коллегии адвокатов. У него была прекрасная жена, маленький ребенок, сын, о котором он мечтал. Мучило только то, что у сына было утолщение века одного из глаз. Виктор Савельевич обращался к врачам, но никто из них не брался исправлять сыну зрение. Один из врачей тихо заметил ему, что нужную операцию могут сделать его сыну только за границей, в Германии или Америке. Виктор Савельевич расстроился, но его успокаивало, что в остальном ребенок развивается нормально, И он верил, что советская медицина со временем достигнет высот не меньших, чем в Америке, и даже перегонит ее.
Виктора Савельевича дважды вызывал к себе председатель коллегии адвокатов Самарин. Он приглашал коллегу присесть на стул, стоящий у огромного полированного письменного стола с резными ножками, за которым, говорят, сидел едва ли не глава царской охранки. Минуту-две председатель молчал, заставляя коллегу смущаться и нервничать. Потом, вздохнув и выпучив глаза, заговорил: — Вы же умный человек, Виктор Савельевич, — и снова сделал паузу, — вы знаете, что городской суд отменил решение районного суда по делу Тимохина, которого вы защищали чересчур рьяно. И суд смягчил приговор. Зачем вы этого добивались? Ведь Тимохин совершил растрату! И сам в этом признался! — Да, — согласился Виктор Савельевич, — но явился в милицию с повинной. А причиной растраты была любовь… Безумная любовь! — Первый раз слышу о подобном, — скорчил недоуменную гримасу председатель. — И я тоже впервые встретил подобное дело! — оживился Виктор Савельевич. — Тимохин влюбился в молодую интересную женщину, привыкшую к шикарной жизни. А сам кто? По профессии — бухгалтер. Зарплата — кот наплакал. Любовь его оказалась сильнее рассудка. Он взял деньги из кассы своего треста и махнул с любимой на юг, в Гагры. |
