Если у взрослых своя жизнь, то у него — своя. Он сидит перед музыкальной шкатулкой, разглядывая китайцев и китаянок. Ему кажется, что музыка не вполне китайская, движения у танцоров тоже неправильные. Китай — иное, там иная гармония. Живых бы китаянок и китайцев, живую музыку — он показал бы им, как надо танцевать китайские танцы.

3

Вербное воскресенье. 1851 год. Дом пахнет корой, весной. В вазах ветки вербы. Под иконами верба. Лица у всех благостные, но строгие. Завтра Чистый понедельник.

За обедом — уха, на второе — судак, и в ужин — судак. Завтра рыбы — ни-ни. Строжайший пост. Зато семья в сборе. Хорошо видеть сразу всех — батюшку, матушку, бабушку Лахтину, братьев, сестриц.

— Батюшка, расскажи о нашем дедушке, — храбро спрашивает Савва.

Отец вскидывает брови, рот у него сжимается, под глазами набрякают мешочки.

— Я остался сиротой девяти лет… Что я знаю… Соберемся когда-нибудь в Звенигород, там в ограде церковной могила Федора Ивановича… Матушка еще раньше преставилась. Нас осталось трое мальчиков и сестра Александра. Александра, кажется, замужем была, но умерла очень рано. Братьев моих, Михаила и Николая, взяла тетка Наталья Васильевна Дмитриева, а меня дядька — Аристарх Иванович. Тетка и дядька в Мосальске жили… У меня, Савва, детства не было.

— А какой был дедушка?

Иван Федорович пожимает плечами:

— Не… помню. Не помню его.

Провожая Савву во флигель, бабушка Александра Ивановна, мамина мама, шепчет внуку:

— Не спрашивай отца о дедушке.

— Почему?

— Не любит он этого вспоминать. Твой дедушка не своей смертью помер. Бритвой, говорят, зарезался.

В постели Савва пытается представить деда. Но перед глазами ужасная бритва и горло, залитое кровью.

«Но ведь это неправда! — осеняет его. — Тех, кто лишает себя жизни, в церковной ограде не хоронят!»

Чуть свет он у дверей бабушкиной комнаты.

— Это неправда! — говорит он.

— Правда, голубчик! Правда! — бабушка гладит его по голове. — Где хоронить — деньги указывают. У твоего дедушки деньги водились. Откупщик он был. Все Мамонтовы — откупщики.

Большую люстру зажгут теперь не скоро. Может быть, осенью, а может быть, и зимой, но в доме светлым светло. Летом 1852 года, закончив Казанский институт, возвратилась в семью Александра. Она выбрала комнаты рядом с комнатами Марии Тихоновны. Матушка ей за подругу, а секретов завелось много. В доме появился жених. Гвардейский офицер Денис Гаврилович Карнович. Знаменитость петербургских салонов.

Времена для дворян наступили в России последние. Воинские чины кормят скудно, имения, заложенные и перезаложенные, доходы не приносят, усадьбы обветшали, дворня обнаглела. Огромные крестьянские семьи на оскудевшей земле живут голодно. Одно у дворянства упование — на гербы. Купечество за гербовое родство раскошеливается.

Иван Федорович дал за Александрой сто тысяч деньгами, купил на ее имя в Смоленской губернии четырнадцать тысяч десятин лесного имения.

Александра — человек светлый и радостный. Она всех любила, и все любили ее, но промелькнуло лето, отликовали свадебные торжества, и она укатила в Петербург, хлопотать над своим семейным гнездом.

А для Саввы тоже началась новая жизнь. Его отдали во второй класс 2-й Московской гимназии, Анатолия в четвертый.

Шпехту осталось лишь смотреть за домашней подготовкой мальчиков да обучать грамоте младшего Николеньку. Распорядок, однако, сохранился прежний: день — немецкого языка, день — французского.

Осень — сумерки года. В жизни дома тоже бывают сумерки.