Неужели ты не понимаешь, что наши отношения зашли в тупик! — так и подмывало ее крикнуть. Порыв был до того нелепым, что она расхохоталась. Услышав смех, он подошел. Его запястья были еще влажными — видимо, наспех вытер руки.

— Что-то смешное? — поинтересовался он. Чувство юмора было его главным достоинством, во всяком случае, одним из главных. Он стоял в резком свете настольной лампы, обнаженный по пояс, на груди переливалась россыпь мелких блестящих капелек. При мысли, что скоро его с ней не будет, у Франсис перехватило дыхание. Нет, она все-таки прогонит его и сделает так, чтобы он больше никогда не вернулся.

— Иди сюда, — пробормотала она. Он послушался.

Можно быстренько переспать с ним прямо здесь, на диване, а потом — опять за работу. Раздеваясь, она гадала: видел ли что-нибудь Мартин Даффи сквозь неплотно сомкнутые ладошки, пахнущие белковой пастой «Мармайт», которую давали на завтрак. Закрытые глаза — это социальный жест, адресованный однокашникам и рассчитанный на подтверждение запретного статуса произошедшего… Она сползла с дивана, чтобы Ник мог войти в нее, стоя на коленях. Действительно ли Мартин Даффи почти ничего не видел? Что-то не верится. Придется с ним поработать, если появятся доказательства того, что внешняя непринужденность — лишь защитная реакция. Он не так давно в деревне, поэтому более уязвим, хотя, с другой стороны, слишком привязаться к Дженни Макшейн у него не было времени… Франсис чувствовала, что ее клитор недостаточно возбужден, особенно с этим дурацким презервативом, да еще металлическая молния на подушке больно вонзалась в спину.

— Пойдем наверх, — сказала она.

После оргазма, опьяненная эндорфинами, она уснула, крепко прижавшись к спине Ника.

«Моя школа хорошая, и моя старая учительница хорошая», — вот и все, что написал Грег Бэрр. Ну-ка, еще раз, какой он из себя? Хоть убей, она не могла вспомнить, не помогала и фотография рождественского представления, сделанная не в фокусе — смазанные ватные бороды, картонные крылья.

— Как тебе этот мальчик?

Через стол, за которым они завтракали, она протянула Нику фотографию. Убедившись, что пальцы не испачканы в маргарине, он взял карточку за самые края.

— Застенчивый, — сказал он, подумав.

— Почему?

— На Рождество волхвов всегда застенчивые играют — роль без слов. Девочка на первом плане наверняка говорит: «Мы шли за звездой» или что-нибудь в этом роде. А мальчишка только тащится следом — ну, может, вручает дары.

Она улыбнулась, и они взглянули друг на друга с таким искренним чувством, какого не испытывали уже много дней. Ник был очень проницательный. Когда речь шла о других.

— Из тебя получился бы хороший отец, — промурлыкала она, все еще ощущая приятный озноб во всем теле — наследие бессонной ночи.

— Опять ты за старое, — процедил он.

Что-то блеснуло у нее прямо перед носом. Фотография малыша Грега. Ник раздраженно размахивал снимком, словно ему уже подсунули нежеланного ребенка.

В школу она ходила пешком. Но сейчас это было некстати. Вот если бы ее туда везли на машине — долго-долго — может, она бы и успела прочесть оставшиеся сочинения. Как она могла заснуть прошлой ночью? Уподобилась тем бессмысленным мужчинам, на которых женщины любят жаловаться в дамских журналах.

— Доброе утро, миссис Стретерн! — встретил ее хор детских голосов.

Для них она была «миссис». Школьникам она всегда представлялась как «миссис» — из педагогических соображений. Она чувствовала, что так дети больше ей доверяют, словно статус жены и матери делал ее представителем мира школьных хрестоматий, где семейные уравнения не обсуждаются.