Ужасная толстуха уже держала в руках два его письма.

— Назвался Ватсоном! — торжествующе воскликнула она. — И что же мы видим? Все письма адресованы мистеру Хуберту Грэму, эсквайру. Одно письмо пришло домой, второе — на работу. — Толстуха прочитала вслух оба адреса.

— Называют вымышленную фамилию, а потом навлекает на девушек беду. Ишь какой шустрый выискался! Подло это. — В голосе Дот слышалось праведное негодование.

— Ему придется за это заплатить, — холодно заметила Дюймовочка и, прежде чем он успел помещать ей, вытащила из бумажника оставшиеся деньги. — Один фунт и десять шиллингов. И он еще смеет называть себя джентльменом! — Она бросила на стол пустой бумажник. — И это всё!

— Отдай мои деньги… мерзкая старая воровка! — выкрикнул Хуберт.

А Дюймовочка уже читала письма, одно из которых пришло от родителей, живущих в сельской местности.

— Пожалуй, кое-кто сильно удивится, узнав, как ведут себя здесь некоторые господа, — заметила она. — И тридцать фунтов не будут чрезмерной платой за те неприятности, которые он нам причинил, не так ли дорогая?

— Не будут, — согласилась Дот, — но мы не должны быть очень уж суровы к нему. Он же ещё совсем молоденький. И какие у него хорошие часы, дорогая. Может, он подарит их тебе, если ты отдашь ему письма.

— Тогда он слишком легко отделается, — ответила гарпия, хватая часы, — но, если ты так считаешь, дорогая… — И она бросила письма, которые Хуберт тут же засунул в карман. Потом поспешно убрал ключи, блокнот, портсигар.

— Вы… вы… отдайте мне мои часы, — потребовал он, дрожащим голосом.

Дюймовочка злобно глянула на него.

— Хуберт Грэм, эсквайр, который представляется Ватсоном. — Дот тем временем уже открыла дверь. — Быстро выметайся отсюда, уж не знаю, как тебя называть, а не то нарвешься на куда более серьезные неприятности. И моли Бога, чтобы Томми не поджидал тебя внизу, там, где темно. Впрочем, он все равно должен вернуться с минуты на минуту, так что можешь подождать его. По-моему, тебе просто необходимо поближе с ним познакомиться.

Хуберта как ветром сдуло, и перед тем, как захлопнулась дверь, он услышал грубый, издевательский хохот. Он знал, что смеются над ним, знал, что заслуживает того, чтобы над ним смеялись, и смех этот стал последней горькой каплей в чаше его несчастий.

Проплутав довольно долго, он, наконец, нашел Юстон-роуд и, вымотанный донельзя, в выходных тесных туфлях, поплелся по ней к своей квартире, в которой мог бы оказаться и двумя часами раньше с четырьмя фунтами и часами в кармане, без жестоких ран, нанесенных его самолюбию.

Джон еще не спал, перед ним стояла пустая чашка.

— Привет, юный Хуб! Господи, да что с тобой? Уж не знаю, где ты побывал, но на тебе лица нет. Вот, присядь, а я заварю свежего чая. Тебе ведь не помешает чашечка чая, не так ли?

— Да, благодарю, — тихим голосом ответил Хуберт. И уселся в кресло, наконец-то дома, в безопасности.

ЧТО ЗА ЖИЗНЬ!

Перевод В. Вебера

Произошло это в одной из гостиниц, именуемых «спокойными гостиницами для почтенных господ». Вероятно, подобным людям нравятся выцветшая обивка и атмосфера запустения. В этой гостинице, как и во многих, похожих на неё, были две гостиные. Одна — рядом с вестибюлем: люди просто ждали там друг друга или телефонного звонка; вторая — в глубине отеля, она называлась «Коричневой гостиной», была обставлена массивной мебелью и украшена гигантскими гравюрами на стали, развешанными здесь, видимо, в ожидании судного дня.