У Ивара бешено заколотилось сердце. Большеротый открыл дверь; в проеме Барракуда обернулся:

— Сейчас к тебе явится врач… Это ненадолго.

И уже из коридора:

— Думаю, все будет хорошо, твой отец поведет себя, как надо, и ты скоро вернешься домой… Не бойся.

Дверь захлопнулась.

Гордо вскинув подбородок, он какое-то время смотрел им вслед, и губы его кривились в презрительной усмешке: надо же, «Не бойся!»

Потом он раз или два прошелся по комнате, то и дело утыкаясь носом в бежевые стены; невероятное дело, он почти развеселился!

Теперь отец уж точно не спросит, зачем в нарушение всех запретов непутевые сыновья его отправились на этот грязно-желтый шарик. Теперь они пострадавшие, заложники; теперь, освободив их — измученных, но не уронивших чести — из рук бандитов, отец положит руку на затылок Сани, а Ивара прижмет к плечу, так, что царапнет щеку золотой эполет…

Ивар улыбнулся и потрогал щеку в том месте, где уже приятно саднила воображаемая царапина. Потянулся и сел, снова подобрав под себя ноги. Оставалось только ждать.

Зачем они все-таки разлучили их с братом? Решили запугать, запутать по одному? Просчитались… Где все-таки Саня, о чем он сейчас думает?

Кто-то прошел по коридору. Мягкие, приглушенные шаги. Вслушиваясь, Ивар невольно напрягся; подошел к двери, машинально, сам того не желая, дернул ручку.

Никто не имеет права запирать человека, лишая его свободы. Так поступают только с преступниками… И скоро взаперти окажется Барракуда вместе с прихвостнями…

А-а, так вот где он видел его лицо! На экране в новостях, «опасный преступник»… Только на телепортрете он был моложе. Вот оно как, пропавшие шлюпки, пропавшие люди…

Сколько их может быть в поселке? Пять, десять, сто? А, сколько бы ни было…

Кстати, при чем тут врач? Он совершенно здоров… «Это ненадолго»… Что ненадолго? Зачем?

Снова шаги в коридоре — тяжелые, грузные. Снова озноб по спине — постыдный озноб… Да, он пленник. Нет, никто ничего с ним не сделает, потому что он — сын Командора, при имени которого трепещет…

А если авария?! Если катастрофа, пожар, о нем все забудут, а он заперт?!

Он затравленно огляделся.

…Темница — угрюмый каменнй мешок, и низко нависает сырой, покрытый плесенью потолок. Мутный свет с трудом пробивается сквозь узкую щель — окно похоже на нору, продолбленную в толще стены, и нора эта все сужается, чтобы упереться наконец в решетку, частую, как паутина сытого паука…

Узник полулежит, привалившись к стене. Холодно. Холодная громада замка с темницами, где веками умирали в муках поверженные враги; холодные змеи цепей, ледяными браслетами охвативших запястья.

Ржавый скрежет дверных петель…

…Ивар отшатнулся:

— Что вам надо?!

Посреди комнаты стояла женщина — достаточно молодая, сухощавая, с желтоватым нервным лицом; ее одежда, очень свободная, слишком свободная с точки зрения любой горожанки, падала широкими складками и почти касалась пола. То, что Ивар поначалу принял за черную шапочку, было на самом деле спиралью из очень длинных, особым образом скрученных волос; в волосах посверкивал камень. Одинокий, белый; опять камень, подумал Ивар мрачно. Если телефон — то что она, всякий раз его из прически выдергивает?!

— Не пугайся. Я врач. Меня зовут Ванина.

Он перевел дыхание. У женщины с камнем были тонкие, некрасивые, жестокие губы.

— Тебя, я знаю, Иваром зовут?

Она говорила спокойно, негромко, без насмешки — но и без улыбки, и глаза ее, светлые, почти лишенные цвета глаза, показались Ивару безжизненными, как объективы.

— Что вам надо? — повторил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.