Но отнюдь не только та наша беседа заслуживает упоминания. Как-то вечером он заявился ко мне в прекрасном расположении духа, но потом, сидя у огня и покуривая, впал в грустную задумчивость. Движимый невинным желанием развлечь и развеселить его, я спросил, не задумался ли он о встрече со старыми друзьями. Доктор Абель встрепенулся:

— Что? — сказал он. — Вы толкуете о какой-то встрече? Простите, я, кажется, задремал.

Мое шутливое объяснение насчет того, что речь шла о гуляющих по темным улочкам кентаврах и фавнах, а, конечно же, не о посещении шабаша ведьм, было воспринято им своеобразно.

— Не скажу, чтобы мне часто доводилось встречать и тех, и других, — довольно резко заявил доктор, но ваш скепсис едва ли подобает духовному лицу. Чтобы разузнать побольше о темных улочках, вам не мешало бы обратиться хотя бы к моей домоправительнице, которой довелось жить в таком закоулке в детстве.

— Ага, — подхватил я, — а заодно к старушенциям из богадельни и к детишкам из приюта. Вы уж не серчайте, но на вашем месте я послал бы к вашему собрату Куинну за какой-нибудь пилюлей для прочистки мозгов.

— К черту Куинна! — взъярился мой собеседник. Слышать о нем не желаю! Только в этом месяце он переманил у меня четырех лучших пациентов. Наверняка его нынешний слуга Деннет, прежде работавший у меня, мелем обо мне всякий вздор. Его место у позорного столба, вот где!

Скажу сразу, что то был единственный случай, когда доктор Абель открыто выразил неприязнь к своему коллеге и его слуге. Я, как и подобает священнику, всячески пытался убедить доктора в том, что эти люди не сделали ему ничего дурного. Впрочем, нельзя было отрицать и того, что в последнее время некоторые уважаемые прихожане оказывали ему весьма холодный прием, причем без видимой причины. Не сколько успокоившись, доктор Абель заявил, что никому в Айлингтоне ничего дурного не сделал, но коли пришелся здесь не ко двору, то может преспокойно перебраться в любое другое место, на доктора же Куинна он зла не держит. Наша беседа приняла иное направление, и, кажется, я невольно определил ее дальнейший ход, упомянув диковинные фокусы, которые мой брат видел в Ост-Индии, при дворе раджи Майсора.

— Было бы весьма заманчиво, — заметил доктор Абель, — заключить такой договор, чтобы обрести способность внутренним усилием передавать неодушевленным предметам способность к самостоятельному движению.

— Это как если бы топор вдруг обратился против того, кто его поднял?

— Не уверен, что у меня на уме было именно это: вот если бы заставить одну из ваших книг спрыгнуть с полки, да еще и раскрыться на нужной странице…

Сидя у камина вечер-то был прохладный, он протянул руку, и если не весь каминный прибор, то уж кочерга точно упала по направлению к нему. При это им были произнесены какие-то слова, но я их не расслышал, сам же сказал, что, по моему разумению, подобные договоры предполагают большую плату, нежели та, которую может согласиться внести христианин. Он согласился со мной, хотя и добавил: «А все же соблазн может быть очень велик».

— Но ведь вы бы не поддались ему, доктор?

— Нет, думаю, что нет.

Вот собственно и все, что известно мне об образе мыслей доктора Абеля и его отношении к доктору Куинну, Последний, как уже отмечалось, был человеком прямодушным и искренним, таким, к какому я вполне мог обратиться, да бывало и обращался, за советом. Правда, и его, особенно в последнее время, случалось посещали беспокойные мысли, причем изводили до такой степени, что ему было невмоготу держать их при себе. Как-то раз я отужинал у него в гостях, а когда собрался уходить, он, стараясь задержать меня, сказал следующее:

— Если вы меня сейчас покинете, мне не останется ничего другого, как лечь спать и тогда я опять увижу во сне проклятую куколку.