– Это что еще такое? – удивленно посмотрел на открытку лейтенант.

    Берковиц перевернул небольшой глянцевый прямоугольник и прочитал текст на обратной стороне открытки.

    – Поздравление с Рождеством, – сказал он.

    И его тонкие губы расплылись в счастливой улыбке.

    – С Рождеством? – удивленно переспросил я. – Разве уже был Новый год?

    – У вас, русских, все не как у людей, – усмехнувшись, махнул на меня рукой Динелли. – Рождество приходит на неделю раньше Нового года.

    – Да ну? – недоверчиво посмотрел я на Динелли – итальянец был мастером на всевозможные розыгрыши.

    – Точно, – кивком подтвердил его слова лейтенант Шнырин. – У католиков Рождество наступает на неделю раньше Нового года.

    – Слушай, а ты разве не еврей? – спросил я у Берковица.

    – Еврей, – кивнул он.

    – Так какой же ты, в таком случае, католик?

    – А я и не говорю, что я католик.

    – Разве у евреев тоже бывает Рождество?

    – Для нас, точно так же, как и для подавляющего большинства тех, кто чисто формально причисляет себя к христианскому миру, Рождество давно уже стало праздником, не имеющим никакого отношения к религии, – ответил мне Берковиц. – Скорее это что-то вроде подготовки к празднованию Нового года.

    – А где же, в таком случае, официальное поздравление от командования? – поинтересовался Динелли.

    – Откуда мне знать? – пожал плечами лейтенант. – Кто-нибудь вообще-то знает, какое сегодня число?

    Ответить ему не смог никто.

    С того момента, как мы десантировались на Марс, время для нас перестало существовать. Оно исчезло неизвестно куда: то ли оказалось разорванным в клочья воющими, словно бешеные псы, снарядами траггов, то ли растворилось в нашем собственном тягостном ожидании очередного артобстрела. Наверное, и красноватые марсианские сумерки так же не способствовали быстрой и безболезненной адаптации к новому режиму смены дня и ночи. Хотя скорее всего все дело заключалось в том, что после недельного пребывания в окопах всем нам стало до такой степени омерзительно и одновременно безразлично все происходящее вокруг, что мы подсознательно перестали обращать внимание на ход времени. В конце концов, какая разница, как долго ты просидишь в грязном, вонючем окопе, питаясь просроченными консервами, вызывающими не столько чувство насыщения, сколько мучительную изжогу, и запивая их абсолютно безвкусной коричневатой бурдой, которую, в зависимости от того, что значилось на этикетке, мы называли то чаем, то кофе, если в конечном итоге всех нас ожидал один и тот же подарок – случайно залетевший в окоп вражеский снаряд.

    Случайно – потому что конкретно в наш или в чей-то другой окоп трагги, конечно же, не целились. Они просто молотили наугад по нашей территории. А мы отвечали им тем же самым.

    Такая война могла продолжаться до бесконечности.

    Но вот из-за чего она, собственно, началась, мы, те, кто вот уже без малого два месяца сидит, зарываясь все глубже в красноватый марсианский песок, скорее всего никогда уже не узнаем. Войну начинают президенты и стоящие за их спиной генералы. Нам же, простым рядовым, сержантам, как, впрочем, и младшим офицерам вроде командира нашего артиллерийского расчета лейтенанта Шнырина, предоставляется только право геройски погибнуть на этой войне.