Двести первый потомок был подвержен ночным кошмарам. Просыпаясь в холодном поту, он мог вспомнить только сладковатый цветочный запах, от которого слабели колени и подступала тошнота. Стиснув зубы, он пытался расшевелить свою память — и упирался в тупик, потому что вспоминалось всегда одно и то же — круглые комья глины, скатывающиеся по склизкому склону, деревянные пуговицы, скатывающиеся по наклонной доске, и голоса — возможно, отца, которого он плохо помнил, или матери, которую он не помнил совсем.

Каждый раз, вылетая из замка в обличье дракона и возвращаясь назад, он вынужден был передергиваться, попадая в ритуальную комнату — а миновать ее никак нельзя было, так как драконий тоннель брал там свое начало.

Измученный все нарастающей внутренней борьбой, Арман тысячу раз принимал решение и на тысячу первый понял, что отступать некуда.

В тот день он бесконечно долго кружил над морем, а море было так спокойно и прозрачно, что, скользя над солнечными бликами, покрывавшими его поверхность, он мог видеть далекое дно. Потом, свечкой взмыв к солнцу, он вдруг ощутил внутри безмерную легкость и столь же безмерную пустоту. Он решился.

План его был прост, с его помощью хитроумный Арман рассчитывал примириться с родом, избежав при этом Ритуала.

Похищенная принцесса должна некоторое время томиться в башне, рассуждал Арман. Достаточно, чтобы хоть один витязь пожелал отбить ее в честном бою; Арман же позаботится, чтобы этому храбрецу повезло.

Нынешнее поколение витязей было, правда, трусовато и мелковато в сравнении с прежними, зато имело достаточно слабое представление о драконах и могло не знать, что на самом деле даже великий воин обречен, вступая в схватку со здоровым и сильным ящером. Арман решил сыграть на этой неосведомленности.

Один витязь, одного достаточно! Одного глупого, наивного, храброго, расчетливого, доблестного, хитрого — лишь бы приехал и поднял копье, вызывая дракона на битву.

Тут таился еще один секрет, на который Арман рассчитывал более всего. Дело в том, что по неписанному, но свято соблюдаемому человеческому закону освободитель должен был жениться на освобожденной.

Приманка, думал Арман, едва не касаясь воды перепончатым крылом. Кто не хочет жениться на прекрасной принцессе? А нужен всего один храбрец, и похищение закончится не в ритуальной комнате, а за свадебным столом…

При мысли, что тягостное чувство собственной вины и ущербности будет скоро забыто, он ощутил почти что испуг.

Приманка. Похищенная должна быть желанна, и не только королевским происхождением. Это очень важно — не ошибиться. Та, кому предстоит быть заточенной в башне, должна являться рыцарям в грезах, лишать сна…

Из магического наследия предков Арману достались только пара заклинаний да зеркало — мутное, покрытое сетью трещин, обладавшее способностью показывать в своей темной раме события, происходящие далеко за стенами замка. Отношения зеркала и его владельца складывались непросто — виной тому был скверный нрав самого зеркала; порой оно отказывалось служить, и Арман много раз с трудом удерживался, чтобы не расколоть его окончательно.

Впрочем, в день шляпного карнавала магическое зеркало было достаточно милостиво; из пестрой предпраздничной суеты глаз Армана безошибочно выхватил юную принцессу Май.

Очаровательное, веселое, грациозное создание, рожденное, чтобы пленять сердца. Прекрасная принцесса. Та, ради которой рыцарь может отважиться на смертельную схватку. Драгоценный приз в опасной игре.

Арман тщательно запомнил шляпку с лодочкой — такую шляпку невозможно пропустить или перепутать с другой. Вздымающаяся волна должна была послужить ему приметой, видимой с воздуха, путеводным маяком. Большое стечение народа, карнавал, суета и шумиха были как нельзя кстати — тем скорее разнесется слух о похищении, тем неспокойнее забьются сердца рыцарей, воинов и витязей, желающих прослыть героем и заполучить в жены прекрасную принцессу…

Он сделал все, как хотел.