|
Игорь обернулся, заметил, как Михайло евонный шмыгнул средь прочих. Изменился Федор в лице. Еще с причала заприметил карлика, да не сказал ничего. Так и сидел Басманов вполоборота. Хоть крышка в погреб уж и захлопнулась и карлика уж не видать, застыли глаза, полные ядовитой лазури, да разум думам предался. Князь Черных заприметил, но и слова не вымолвил. Федор пробежался пальцами по столу, воротился взглядом к Игорю. Заиграли перстни от свету на тонких пальцах. Отчего-то покоробило князя – уж не к месту большие самоцветы, уж больно тяжелы. Былая радость все еще горела в сердцах обоих, да поутихла, и поднялась горечь, закоптилась.
– Что ж еще делалось, покуда в опале прозябал? – спросил все же князь. – Люба душу Богу отдала, – перекрестился Федор. – Упокой Господь… – прошептал Игорь и осенился крестным знамением. Молчанье. – Все время, что тебя не было, не давал покоя наказ ейный, – молвил Федор. – Берегите, говорит, с Игоряшкой друг друга. Вскормить я вас вскормлю, да гляди – приглядывай за братом молочным, что за родным. Не приглядел. – Что ж ты, сторож брату своему? – пожал плечами Игорь. – Не приглядел… – горько вздохнул Федор. Коснулся чаши, да пить не мог. Огляделся вокруг Басманов, тряхнул головой, как гордый конь гривой. – Не по сердцу тебе убранство? – начистоту спросил Федор. До того переменился тон, что не мог Игорь ни лукавить, ни увиливать. Как есть, так и кивнул. С горечью, но ответ был принят. – Поди, свыкнешься еще, – вздохнул Басманов. Переглянулся Федор с князем, и оба поняли – за четыре года немало поменялось. Басманов умолк. Князь Черных подал знак: я верю, говори же! Игорь кивнул, а в глубине сердца ужаснулся. Как разлучила друзей опала, так и запомнился Федор ветреным мальчишкой – озорник да баловень. Что-то поселилось в этой юной душе. Нет, быть может, и минуло-то всего четыре года, да Федор нынче не тот. В смехе скрипит январский мороз, улыбка скалится зверем. Князь мог забыть все, что нашептывали злые языки супротив друга, но не мог отринуть того, что видел. Тот, кто сидел с ним и пил за одним столом, носит маску – и будто бы взаправду из человечьей кожи, да снятой, притом живьем. Лукавые восточные глаза вновь метнулись к погребу. – Свыкнусь, свыкнусь! – закивал Игорь, – Помоги же, Федь. Истолкуй, что творится, чем живет нынче Русь? Голос его звучал громче, нежели самому князю хотелось. То вырвалось, чтобы прервать тишину. – Чем живет? Как и всегда, как и всякая земля – горячей кровью, – ответил Басманов. – Про опричнину ты, Игореша, не спрашивал – и от души земной поклон. По глазам вижу: наслышан о разбойниках, душегубах. Али не так? Вот и оно. Все правда. Нету на нас суда никакого, сами суд и вершим – мечом и огнем, прямо на месте. – И по сердцу тебе служба такая? – хмуро спросил Игорь. Федор умолк, взор отвел да присвистнул. Снова забегали пальцы в перстнях по столу. – Черт тебя дери, Черных! – вспылил Басманов. – По сердцу мне, что ты тут, живой-здоровый. Вот что мне по сердцу. Басманов залпом осушил чашу да с размаху швырнул в стену. – Не верю я, что брат мой и впрямь заодно с этими тварями… – угрюмо вздохнул князь. Басманов провел по лицу да прищелкнул. Все разом переменилось. – Отрадно, что напомнил! Вот что нового! Бродит по городам да селам русским Порфирий Убогий, еретик да басалай. Проповедует, что всякий человек не просто грешен, а проклят, саблезуб и ядовит. Вот за сим окаянным с братией и охотимся. |
