– А я был! И кое-что понял, черт возьми! А если ты не хочешь ничего понимать, то ты… Ты тогда просто дура!

И Ким отключился.

Что называется, поговорили.

Люба в сердцах бросила трубку и, снова упав на диван прямо в туфлях, расплакалась-таки.

Ревела она самозабвенно, забыв о времени. А потом, окончательно обессилев, уснула.

Проснулась, когда за окнами совсем стемнело.

Люба приподнялась было, но тут же снова упала навзничь. Тело болело, будто его пропустили через камнедробилку. В левом боку прочно угнездилась тупая ноющая боль. В голове тоже было неспокойно, в висках и затылке методично постукивало.

Надо было встать, накапать себе чего-нибудь из пузырьков в аптечке и съесть хоть тарелку супа. Три дня держалась на кофе и сигаретах, а курить ведь совсем не умела…

Кое-как добрела до кухни, включила свет и полезла в холодильник. Супа там никакого не оказалось. Да и откуда ему там было взяться, если она его не варила. Собиралась готовить много и вкусно к приходу ребят, но так и не успела.

Тимоша погиб. Ким сердится на нее и за смерть друга, и еще непонятно за что. А продукты не переработанной горой лежали в холодильнике. Курица в вакуумной упаковке. Два килограмма шикарной свиной вырезки. Зелень, овощи, фрукты чахли под стеклом в выдвижных ящичках. Водка уже сотню раз переохладиться успела. Кстати, о водке…

Люба достала бутылку, огромных размеров помидор и батон любимой докторской колбасы.

Раз нет супа, придется пить водку. Она уложила веером на одну сторону тарелки несколько ломтей колбасы, с другого бока пристроила кусочки помидора ровными полумесяцами. Достала из целлофанового пакета полбуханки черного хлеба и отрезала себе горбушку. Села за стол, поставив перед собой закуску и двухсотграммовый граненый стакан, наполненный до половины водкой, проговорила:

– Прости меня, Тимоша! Прости, что я такая дура и что я не смогла, как твой друг, углядеть в твоей страшной смерти чьего-то злого умысла! Его бы проницательность да в нужное русло. Знал бы тогда, как я его…

Она не успела ни договорить, ни выпить, в дверь неожиданно позвонили.

Первый взгляд на часы – там была половина двенадцатого. Совсем она никого не ждала в это время. Никого не ждала, а уж так поздно тем более.

Пришлось снова ставить стакан на стол и плестись к двери. По пути она сбросила с ног туфли. Нестирающиеся набойки производили оглушительный, на ее взгляд, грохот. И это ее нелепое цоканье тут же отдавалось рикошетом в голову.

Люба переобулась в домашние шлепанцы. Перевернула сползшую набок юбку, одернула черную трикотажную кофточку и, забыв поинтересоваться через дверь, кого это там принесло на ночь глядя, открыла.

– О, нет!!! – со стоном выдохнула она и инстинктивно попыталась захлопнуть дверь перед носом у Иванова.

Но тот уже держал наготове ногу, обутую в тупоносый ботинок. Тут же взгромоздил его на порог, не давая двери затвориться.

– Чего тебе, Иванов?! – Люба горестно сморщилась. – Ты видишь – какая я?!

– Какая? – Серега плотоядно облизнулся. – По-моему, как всегда соблазнительная. А какая же еще?

– Я никакая, понял! Проваливай!!! – Люба все еще налегала грудью на дверь и пыталась мягким носом домашнего шлепанца вытолкнуть Серегин ботинок. – Сегодня схоронили Тимошу, убирайся! Мне не до тебя!

– А я как раз по этому поводу и пришел, – совсем обиженно прогундел Иванов и ввалился-таки в квартиру. – Люб, я ненадолго, честно! Побазарим с тобой, и я свалю.

Верить ему было невозможно, но не в ее силах было ему сейчас противостоять. Она еле держалась на ногах. Еле шевелила языком и вообще с трудом соображала.