Борис Акунин. Счастливая РоссияСемейный альбом – 3
– Абввв… – ответил Патрон на вопрос о самочувствии, а глаза остались такие же нехорошие, один зрачок глядит правее Филиппа, другой левее. С угла рта свисла дрожащая нитка слюны. Бляхин в растерянности оглянулся на профессора. Тот равнодушно сказал: – Зря стараетесь. Он вас не слышит. Тяжелейший инсульт. Деятельность мозга парализована. Профессор был настоящий, старорежимный. В журнале «Смехач» так рисуют спецов-вредителей: рожа надутая, рот брезгливый, на мясистом носу стеклышки-пенсне, а бритый череп – в палате было жарко натоплено – профессор вытирал кружевным платочком. Но Филипп приметил, что здесь, на Грановского, в больнице кремлевского Лечсанупра, врачи все такие – дореволюционного замеса. Молодых-партийных что-то не видать. Может, оно и правильно. Молодость и политграмотность, они хороши на субботнике и на стройках пятилетки, а лечение высших ответработников – работа деликатная. Раз держат здесь этого Кнопфера, раз допускают до здоровья больших людей, значит, заслужил. – А когда он на поправку пойдет? Профессор так же безразлично: – Какая поправка, помилуйте? Третья степень. Корнеальные рефлексы нулевые, с болевыми раздражителями то же самое, глоточные рефлексы угнетены, сухожильные почти никакие, зрачки – сами видите. Конечно, больной поживет еще. Месяц или даже полгода, но в вегетативном состоянии. – В каком? – всхлипнула за спиной Ева. – Как овощ на грядке, – попросту объяснил Кнопфер. Жена взрыднула. Бляхин раздраженно пихнул назад локтем: не мешай разговаривать. – А что приносить? Что ему нужно-то? Лысый поглядел на Филиппа через пенсне, будто на какое насекомое. Что-то мелькнуло в холодных, тусклых глазках. Искорка какая-то. – Ручка есть? Записывайте. Бляхин глянул по сторонам. Ручка у него была, но где взять листок? – А на чем? – Пойдемте в сестринскую, это рядом. У двери Филипп оглянулся на койку. Голова на подушке лежала круглая, и вправду похожая на овощ. Кабачки такие на Украине бывают, круглые. Глаза – будто две дырки, вороной проклеванные. Неужто всё с Патроном? Это же помыслить ужасно! И не стал пока про это мыслить, просто пошел, и всё. – Я с тобой! – пискнула жена. – Не останусь я тут.
– Берите, пишите внизу, где место есть. Мы хоть и кремлевские, а с писчей бумагой перебои. Но на это у них целлюлозы хватает. Бляхин взял бумажку. Так и есть, листовка: молния карающих органов разит контрика. Листовка старая – тех времен, когда было еще не НКВД, а ГПУ, но сейчас их снова стали массово печатать, по причине обострения классовой борьбы и в знак преемственности с героической эпохой товарища Дзержинского. – Коллеги презентовали. Говорят, вылитый я. Опять же вам по роду деятельности подходит. Профессор, сволочь, действительно сильно похожий на контру с листовки, явно издевался. Нормальный человек, видя петлицы с малиновым кантом, делается шелковый, а этот наоборот. Наглые они тут, в Кремлевке. Филипп думал писать на обороте, но тот для экономии тоже был с картинкой: советская ребятня благодарит товарища Сталина за счастливое детство. Не по вождю же ручкой калякать? Лучше под контриком. – Приносить нужно мазь антипролежневую – в аптеке подскажут. Повязки марлевые. Пеленки детские… – А пеленки зачем? Еле поспевая скрипеть пером, Филипп поднял глаза. – Затем же, зачем они детям. |
