Я облизал, вернее попытался облизать потрескавшиеся губы, ничего не получилось. Со скрипом повернул шею и бросил долгий взгляд назад.

Где–то там остались остальные. Как говорил старина Гриффит – ни могилы, ни цветов по выходным. Прав оказался сержант. И прав Глава Академии. Это игра со смертью.

Как хочется пить. Как хочется пить. Как жутко хочется…

Не думать! Забыть о воде. Думать только о том, что где–то впереди, за многочисленными барханами песка дожидается спасательный транспорт. И ждать он будет еще два дня. Потом улетит.

А у меня нет никакой уверенности, что я двигаюсь точно на него. У меня вообще нет никакой уверенности в правильности того, что я делаю… Не думал, что Забросы такая жуткая штука…

… Первый Заброс я помню очень хорошо.

Нас, сводную группу из пяти человек выкинули в прекрасном, солнечном лесу, на какой–то периферийной планете.

Пение роскошных, ярких птиц в раскидистых кронах деревьев. Небо без единого облачка. Температура – сорок делений по шкале Крауза. Масса грибообразных образований и огромных зеленых ягод. Мягкая, густая трава. Не жизнь, а вечная благодать.

После года жуткого затворничества и унылого однообразия, мы, скинув одежду, голышом носились по лесу, прыгали как дети. Кувыркались до икоты в раскиданных повсюду горячих источниках. Спали там, где настигала усталость. И так целый месяц.

Иногда я даже думал, что Академия издевается над нами, устроив проверку на выживание в таком райском месте. Но Академия ничто не делает зря. Это я усвоил давно, и ждал неприятностей каждую минуту. Но проходил день за днем, ничего не менялось. Местное солнце все так же отдавало нам свое тепло. Трава оставалась такой же нежной, а вода теплой, словно парное молоко. ( Я не понимаю, откуда взялось это определение – парное молоко. Я даже не имею ни малейшего представления, что это вообще означает.) Никто не отравился, никто не утонул.

Если добавить ко всему, что через неделю самые дотошные из нас установили – если сорванным ягодам дать сутки перебродить в местной воде – получается приличной крепости напиток, то становиться ясно, скучать времени просто не было.

Когда нас снимали с планеты, мы едва могли ворочать языками. Ругались по чем зря, настаивая на продолжении праздника жизни.

Но нас быстренько запихали в гипноконтейнеры и начисто стерли память о пребывания на винной земле. Не вина техников, что мои мозги слишком окаменели от долгой жизни под землей и по неизвестным причинам отказались подчиняться.

Но так хорошо было только в первый раз…

… Песок метнулся навстречу, и тело, безвольное тело, рухнуло вниз. Вот так бы лежать всю жизнь и мечтать о воде. Но нельзя…. Надо двигаться. Надо…

Первым сломался рекрут со смешной фамилией Рабинович. Ни отпаивание личными запасами воды, ни пинки не смогли заставить его подняться с раскаленного песка. Появилась проблема. Или тащить его на себе, неизвестно сколько времени, неизвестно куда. Или… Может быть наше решение было неправильным. Кто нас осудит? Свидетелей нет. Уже нет. Рабинович остался там, где упал. Никогда не забуду его глаза, когда мы, забрав его флягу и разделив на четверых жидкость, уходили в глубь пустыни.

С узкоглазым Чан Ши было проще. Когда он свихнулся и стал бросаться на остальных, его просто убили. Руками. И за это никто не осудит нас. Потому что нет свидетелей. Уже нет. Ши, окровавленного, со сломанной шеей бросили без всякого сожаления. Четыре дня в пустыне уничтожают всякую человечность.

… Солнце… Ненавижу солнце… Кожа слазила с меня уже четыре раза. Какой, к Великому Светилу, загар. На голое мясо загар не пристает. Теперь это известно мне лично…

… Вот уже ровно сутки, если они существуют на этой раскаленной планете, я упрямо двигаюсь вперед в гордом одиночестве. Где то там, за горами песка остались чернокожий Джим–Оторви –Ухо и славный, никогда не унывающий Урзул.