— Хорошо, а если предположить, что оно мне не нравится?

Она не отвечала минуты две.

— Если тебе действительно это не нравится, то я очень рада.

— Почему? — спросил Поль.

Она взглянула на нею смущенно.

— Скажи мне, — настаивал он. — Скажи, почему ты согласна с этим дураком Хиггинсом?

— Да я не согласна с ним!

— Как же, ты только что согласилась!

Они спорили некоторое время. Наконец он заставил ее высказаться.

— Хорошо же, если ты хочешь знать, — заявила она с пылающим лицом. — Я думаю, что это дело недостойно мужчины.

Он закусил губу. Он добивался правды и получил ее. Его собственные неясные подозрения подтвердились. Джен смотрела на него испуганно, боясь, что обидела его. Он заговорил после непродолжительного молчания.

— Что ты назвала бы делом, достойным мужчины?

Джен колебалась. Ее жизнь проходила в среде, где мужчины плотничали или правили лошадьми, или торговали в лавках. Находясь под смутным впечатлением того, что она знала о романтическом происхождении Поля, она не могла посоветовать ему таких низменных занятий, а чем занимаются люди, принадлежащие к благородной касте, она не знала. Конечно, место клерка — очень хорошая вещь. Но и оно должно быть унизительным для ее героя… Джен еще раз взглянула на него украдкой. Нет, он слишком прекрасен для того, чтобы сидеть взаперти в конторе с девяти утра до половины седьмого всю свою жизнь. В то же время она интуитивно признавала справедливость критического отношения Хиггинса. Уже тогда, когда Поль сообщил ей, что нанялся в натурный класс, ее это покоробило. Такое занятие прекрасно для мальчика, но для мужчины — а будучи моложе его, она уже считала его мужчиной, — в этом было что-то, оскорбляющее представление Джен о человеческом достоинстве.

— Хорошо, — настаивал Поль. — Скажи мне, что ты называешь мужским делом?

— О, я не знаю, — проговорила она смущенно. — Что-нибудь, что делаешь руками или головой.

— Ты думаешь, что быть натурщиком унизительно?

— Да.

— И я так думаю, — сказал Поль. — Но ведь ты знаешь, что я работаю и головой, — прибавил он поспешно, боясь быть низведенным с пьедестала. — Я приступил к продолжению моей эпической поэмы. И уже сделал очень много с тех пор, как читал ее тебе в последний раз. Я прочту тебе остальное, когда мы вернемся домой.

— Вот это будет чудесно, — воскликнула Джен, которой способность находить рифмы казалась каким-то чудом.

Они сели на скамью около цветников, сияющих весенним очарованием крокусов и нарциссов, и расцвеченных кое-где рано распустившимися тюльпанами. Поль, чувствительный к красоте, говорил о цветах. У Макса Фильда была студия в Сент-Джонсвуде, выходящая в сад, который летом представляет собой какую-то восхитительную мечту. Поль описал его. Когда он вернется в свое королевство, он непременно заведет себе такой сад.

— Ты позволишь мне время от времени заглядывать в него? — спросила Джен.

— Конечно, — сказал Поль.

Отсутствие энтузиазма в его тоне обдало холодом сердце девушки. Но она не протестовала. Несмотря на только что законченную беседу и свое критическое высказывание, она чувствовала себя всего лишь скромной маленькой девочкой, издали поклоняющейся своему блестящему другу.

— А часто можно будет мне приходить? — спросила она.

— Это, — сказал Поль с самоуверенностью паши, — будет зависеть от твоего поведения.

Повинуясь нелогичному процессу мышления, свойственному ее полу, Джен перескочила на прежнюю тему.