— Но это же страшный грех! — пробормотала Китти, потрясенная до глубины души. — Сам Папа Римский запретил контроль над рождаемостью, а монсеньер Келли выступил против этого с амвона.

— Ни Папа, ни монсеньор Келли не будут вынашивать ваших детей и воспитывать их. Они также не оказывают финансовой помощи нашей больнице, которой приходится бороться с последствиями столь безответственного поведения.

Китти еще больше ужаснулась, услышав критику в адрес Папы Римского и монсеньора Келли.

Хирург сказал, что пошлет за Томом. Поскольку в трезвом виде супруг Китти изрядно опасался врачей, медсестер, полицейских и священников, то, получив письмо с требованием немедленно прибыть в больницу, покорно повиновался.

— Ваша жена может запросто умереть, если вы сделаете ей еще одного ребенка, — без обиняков заявил врач небритому мужчине, который, сгорбившись, сидел напротив него по другую сторону стола. Том пришел на обед домой, чтобы не тратить лишние деньги, и потому не счел нужным переодеться. — А если она умрет, вас обвинят в убийстве. Вы понимаете, о чем я говорю?

Том смиренно кивнул в ответ.

— В убийстве! — с нажимом повторил хирург, наслаждаясь звучанием этого слова. — Из-за этого убийства вас не арестуют и не предадут суду, но тем не менее в вашей религии оно считается смертным грехом.

Не зная, что ответить, Том уставился на носки своих башмаков. Похоже, этот докторишка говорил правду, поскольку носил белый халат — явный признак обширных и глубоких познаний.

— Папа Римский сочтет это смертным грехом, равно как и ваш монсеньор Келли, — уверил Тома врач, втайне поражаясь тому, какую чушь несет, но сидящий перед ним дуболом, похоже, воспринял его слова со всей серьезностью.

— Если хотите, — покровительственным тоном продолжал хирург, — я могу дать вам одну штучку, которая не позволит вашей жене вновь забеременеть.

— О нет, я не смогу ею воспользоваться, доктор! — заскулил Том. — Это же грех, пожалуй, еще более тяжкий, чем убийство.

— Ваша жена говорила мне о том же, — сухо ответствовал хирург. — Какие странные представления у вас, католиков, о грехе.

Ему казалось, что он общается с представителем другой расы. Поведение многих пациентов этой больницы, и католиков в особенности, не укладывалось у него в голове.

Том понимал, что не сможет объяснить этому докторишке в накрахмаленном белом халате, этому богоподобному созданию, разговаривавшему с ним так, словно во рту у него полно горячей каши, и наверняка совавшему свой член в дырку, чтобы не видеть, как мочится, что секс, в результате которого женщина не принимает ваше семя и не превращает его в ребенка, не считается настоящим сексом. В этом были уверены все — и он сам, и его братья, оставшиеся в графстве Корк, и друзья-католики. Вот почему шлюхи не удовлетворяли их. Все знают, что они предохраняются.

Необходимость выйти из женщины в кульминационный момент, или надеть какую-либо штуку на свое мужское достоинство, или даже просто знать, что с вашей партнершей что-то сделали или она засунула в себя кое-что — все это убивало удовольствие от секса. По правде говоря, булочки следовало поставить в духовку, даже если тебе не нужны были чертовы детки, которые появлялись после этого на свет. Большая семья считалась признаком половой силы и зрелости. И все в доках и на Чосер-стрит знали, что Том О’Брайен — настоящий мужчина, потому что он заделал много детей.

Но этот тип в белом халате выглядел так, словно знал, о чем говорил. По всему выходило, что он даже перекинулся словечком с монсеньором Келли, и если Том опять обрюхатит Китти и та умрет, то монсеньер наверняка сочтет его убийцей. Более того, об этом узнает сам Господь, и после смерти Том отправится прямиком в ад.