Она поджала губы, и Брунетти понял, как формально и фальшиво должны были прозвучать его слова.

– Это чистая правда, доктор. На сегодняшний день у нас нет решительно никакой информации, разве что вещественные доказательства с места происшествия.

– Его застрелили?

– Да. Два выстрела. Одна из пуль, вероятно, задела артерию, поскольку скончался он, судя по всему, очень быстро.

– Почему тебя интересует его семья? – спросила она, не уточняя, как заметил Брунетти, кто именно из семьи его интересует.

– Хочу узнать о его бизнесе, друзьях, родных – обо всем, что позволило бы мне хоть немного понять его как личность.

– Думаешь, это поможет тебе найти убийцу?

– Это единственный способ узнать, кому могло понадобиться его убивать. После этого уже относительно просто просчитать, кто именно это сделал.

– Ну ты оптимист!

– Вовсе нет, – сказал Брунетти и покачал головой. – Я отнюдь не оптимист и не стану им, пока не начну его понимать.

– И ты полагаешь, что информация о жене и дочери Тревизана тебе в этом поможет?

– Да.

Слева от них вновь появился официант, поставил на стол две чашечки эспрессо и серебряную сахарницу. Оба положили в крошечные чашки по два куска сахару и принялись размешивать его ложечками, используя эту церемонию как естественный повод сделать паузу в разговоре.

Барбара глотнула кофе, поставила чашечку обратно на блюдце и заговорила:

– Где‑то год с небольшим тому назад синьора Тревизан привела ко мне на прием свою дочь, ей было тогда лет четырнадцать. Было очевидно, что девочка не хотела, чтобы мама узнала, что с ней. Синьора Тревизан настаивала на том, чтобы войти вместе с дочерью в смотровой кабинет, но я оставила ее ждать в коридоре. – Она стряхнула пепел с сигареты и добавила с улыбкой: – Не без труда.

Она опять отпила кофе. Брунетти молчал, не желая ее торопить.

– У девочки было обострение генитального герпеса. Я задала ей вопросы, которые принято задавать в подобных случаях: пользовался ли ее партнер презервативами, были ли у нее другие партнеры, как давно появились симптомы. Это заболевание именно вначале проявляется особенно остро, поэтому мне важно было знать, первый ли это случай. Эта информация позволила бы мне оценить, насколько серьезная у нее инфекция. – Она замолчала, затушила сигарету в пепельнице и как ни в чем не бывало поставила пепельницу на соседний стол.

– И что оказалось, это было первое обострение?

– По ее словам, да, но мне показалось, что это неправда. Я долго объясняла ей, зачем мне надо это знать и что я не смогу назначить правильное лечение, если не узнаю, насколько серьезно она больна. Времени на уговоры ушло порядочно, но в конце концов она созналась, что это второе обострение и что первое было гораздо сильнее.

– Почему же она сразу не обратилась за помощью?

– Это случилось, когда они были на отдыхе, и она побоялась, что если пойдет к другому врачу, тот все расскажет родителям.

– И насколько тяжелым было первое обострение?

– Высокая температура, озноб, боль в гениталиях.

– И что она предприняла?

– Сказала матери, что у нее колики, и два дня лежала.

– А что мать?

– В каком смысле?

– Поверила?

– Очевидно, да.

– А во второй раз?

– Она сказала матери, что у нее опять колики, сильный приступ, и что она хочет сходить ко мне на прием. Я ведь стала ее лечащим врачом, когда ей было всего семь лет, знаю ее с детства.

– Почему мать решила пойти вместе с ней?

Не отрывая глаз от пустой чашки с кофе, она ответила:

– Синьора Тревизан всегда слишком усердно ее опекала.