— К чему?

— Пойдем порвем всех, — сказал он.

— У меня нет с собой доски, — соврал я. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, слегка наклонив голову

— У тебя нет доски?

— Нет, забыл, — сказал я. — Ну, знаешь, как это бывает.

— И что у тебя за доска? — спросил он, сощурившись, меряя меня взглядом.

— Ну не знаю, — сказал я, смутившись. — А у тебя?

— Чувак, ты умеешь кататься или нет? — спросил он, уставившись на меня как на забавное животное, выпучив глаза и раскрыв рот.

— Не то чтобы. Наверное, — сказал я.

— Черт, — сказал он, кивая сам себе и ухмыляясь. — Это же просто. Давай я завтра принесу тебе доску, идет? — и, собственно, принес.

На доске когда-то был красно-черно-золотой рисунок, теперь почти полностью скрывшийся под надписями черным маркером: «Я люблю Дженнифер Брэдли» и «ДЖЕННИ», и «Я люблю Дженни», что и было причиной, почему Ник решил задаром избавиться от доски, поскольку, по всей видимости, любовь прошла. Правда, у доски были новенькие широкие колеса — подходящие для новичков, по словам Ника, — и крепеж в форме призрачного темно-серого силуэта.

— Это легко. Просто стой на доске и никаких трюков, — сказал он, и мы вышли на стоянку, оставив свое барахло в шкафчиках. Я поставил одну ногу на доску и стал отталкиваться второй ногой, и тут же упал.

— Кажется, я сломал жопу, — сказал я.

Ник объехал вокруг меня и остановился, качая головой.

— Советую побыстрее привыкнуть к этому ощущению, — сказал он. — Смотри. — Он задрал черную штанину и показал мне огромный красно-бело-розовый шрам в форме странного насекомого, который покрывал всю его голень. — Это дерьмо я заработал на третий день после того, как встал на доску.

— Что произошло? — спросил я.

— Тогда меня впервые сбила машина, — гордо сказал он.

— Впервые?

Он кивнул и улыбнулся, задирая оба рукава и полы рубашки, указывая на всевозможные шрамы и синяки.

— Это грузовик. Это «корвет» 1985 года. Это мамин минивен, она сдавала задом.

— Вот черт, — сказал я. — Ну а когда тебя в последний раз сбила машина?

— Сегодня утром. Я столкнулся с «плимутом».

На доске я никуда не годился. В смысле, через пару дней я в принципе на ней стоял, но не мог миновать трещины и выбоины в тротуаре, и мне приходилось отталкиваться правой ногой. Я не мог ехать ни вверх, ни вниз. Я не мог тормозить, без того чтобы едва не распластаться. Зато я мог стоять на самой доске, и довольно долго, по-моему. Однажды Ник часа четыре учил меня, как блин задрать нос доски хотя бы на высоту бордюра, но я бы этому не научился за всю свою хренову жизнь. Мне нравилось стоять на доске, в принципе нравилось. В смысле, я мог проехаться из одного места в другое, просто не то чтобы виртуозно. И этого было достаточно, поскольку совсем, похоже, не волновало Ника.

Короче, мы с Ником катались почти весь день после уроков, по всему на хрен южному району, где доска вовсе не считалась крутым занятием, от автобусной остановки до торгового центра «Чикаго ридж», по большей части. Мы объезжали гигантскую стоянку, и я тренировал заезд на маленькие бордюры, и мне никак не удавалось задрать нос достаточно, чтобы их одолеть, а Ник катался как бы сам по себе, пробуя разные трюки, рейлслайды, фронтсайды, блин, я даже названий этих трюков не знаю. Иногда появлялись другие скейтеры и выделывались, ну знаете, друг перед другом, пытаясь запрыгивать на каменные скамейки.