|
Не исключено, что некоторые будут с такими исходами, о которых я говорил. Это в мирное время. Но ведь машина военная. Поверь, я не знаю ни одного самолета, который нельзя было бы сбить, каким бы выдающимся он ни был. Полагаю, ты понял, о чем я говорю? — Понял, Адо, — отвечает Ело, делая запись в электронный блокнот. — Этот вопрос действительно заслуживает внимательного изучения. — Ело, как ты думаешь, ваша машина полностью соответствует ТЗ? — Ну, сегодняшний полет многое должен показать. А потом именно ты и должен ответить на этот вопрос. — Почему вы, конструкторы, не всегда до конца знаете возможности своего творения? — А ты знаешь? — ехидно спрашивает Ело. — Чувствую. Я чувствую, что он, — я киваю в сторону самолета, — еще не показал до конца своих возможностей. Я чувствую, что вы, сами того не ведая, создали нечто такое, чему суждена долгая и счастливая жизнь. Я имею в виду не эту машину конкретно, а целое поколение, которое последует за ней. Это как первый реактивный самолет — революция в авиации. — Ты имеешь в виду активатор? — Нет, это только ступенька. Я имею в виду саму машину, пусть даже без активатора. — Ну, ты даешь! Что же ты в ней разглядел такого особенного? — Форма. Почему она такая? — Я обрисовываю пальцами в воздухе контур сечения фюзеляжа машины. — А, ты это имеешь в виду? Продувка разных вариантов сечений показала, что такое сечение больше всего подходит к этим скоростям… — А почему? — Над этим мы пока не задумывались. — То есть вы нашли форму эмпирически. А я-то думал… Значит, вы до конца сами не знаете, что вы нашли. — А ты знаешь? — Чувствую. — Чувствую! Не слишком ли много ты берешь на себя, Адо? Весь коллектив КБ не знает, что он создал, а в этом коллективе есть весьма талантливые ученые, и вот они не знают. А Адо Тукан, видите ли, чувствует! Я останавливаю поток красноречия, положив руку на плечо Ело, и смотрю ему в глаза. — Мы — летчики! — говорю я твердо и внушительно. — Мы пилотируем машину в воздухе, мы ощущаем всеми фибрами, как она себя ведет, чего она хочет. Да, именно хочет! Машина живет в воздухе, в полете. Вы родили ее в чертежах, построили в цехах, ковырялись в ее нутре, когда она спала на земле. А я общаюсь с ней с живой. Почувствуй разницу! — Почувствовал. Ты меня почти убедил. Значит, ты считаешь… — Ничего я не считаю. Ело. Я чувствую. Сегодняшний полет многое покажет. — Я смотрю на часы. — Мне пора одеваться. Пока я одеваюсь в летный костюм, Ело хранит сосредоточенное молчание. Под конец он спрашивает: — Адо, а что, по-твоему, может показать этот полет? Перед моим внутренним взором встает пожар завода и клубы ядовитого дыма, ползущего на город. Эту картину меняет “коридор выхода”, узкий донельзя. — Что покажет, то покажет. Сделаю все, что смогу, это я обещаю, — говорю я и иду к выходу. — Ты забыл гермошлем, — напоминает Ело. — Захвати, — бросаю я через плечо. У выхода нас поджидает пикап с двумя техниками, которые сопровождают баллон с активатором. |
