|
Скорость тем временем падает до шестисот километров в час, высота снижается до четырех тысяч. Заранее выпускаю шасси, решив, что если при этом что-либо произойдет, пусть это случится повыше. Закрылки я, еще раз критически глянув на заднюю кромку плоскостей, решаю не выпускать. Ни к чему мне эти лишние неприятности. Чем ближе к земле, тем заметнее, с каким трудом мне удается удержать машину на курсе, как водит ее из стороны в сторону и вверх-вниз. Да, посадочка мне предстоит не из легких. Издалека прицеливаюсь на полосу. Точнее, вывожу машину так, чтобы средняя линия, вокруг которой ее мотает, совпала с осью полосы. Сейчас самое главное подгадать, чтобы машину качнуло вниз тогда, когда она окажется точно над полосой. У самой земли колебания становятся устрашающими. Нос самолета гуляет по проекции полосы, словно пистолет в дрожащей руке пьяного и неумелого стрелка. Не знаю, чего здесь было больше: везения или умения, но машину я посадил, точнее, грохнул ее шасси о бетон полосы далеко за посадочным знаком. Скорее всего здесь сработала злость. Слишком уж было бы обидно расколотить машину под самый конец, после всего, что мы с ней выдержали. Подпрыгнув несколько раз, самолет покатился по бетонке. Тормоза, реверс тяги, тормозной парашют. Я использую все, но тем не менее выкатываюсь далеко за конец полосы. Да и трудно было ожидать, что при такой посадочной скорости и с таким “промазом” что-то получится иначе. Когда все кончается и турбины уже докручивают по инерции холостые обороты, я открываю фонарь, откидываю гермошлем и с наслаждением подставляю лицо свежему ветерку. Заметив мчащуюся ко мне машину, я отстегиваю ремни, вылезаю из кабины и усаживаюсь на плоскость, свесив ноги над воздухозаборником. Левой рукой я похлопываю по фюзеляжу “в сборочку”: “Хорошо ты держался, старина!” Из подкатившей машины выскакивают руководитель полетов, Ело и туча-капитан из инженерной службы. Ело и туча-капитан бросаются осматривать плоскости и кили, а руководитель полетов подбегает ко мне. — Как ты, Адо? — Я-то как всегда. А вот он, — я снова хлопаю рукой по гофрированному фюзеляжу, — сегодня — молодец! Дай закурить, Иво. — Закурить? — Да. — Ты же… — Да, бросил! Ну и что? Разве тут бросишь! Иво хмыкает, протягивает мне пачку сигарет и зажигалку. Я с удовольствием затягиваюсь, болтаю еще немного ногами над воздухозаборником и прыгаю на землю. Ело подбегает ко мне. — Адо! Как ты сумел приземлиться? — А это ты у него спроси, — киваю я в сторону самолета. — Он у нас — молодец! Солдат! Мы идем к машине. Уже когда мы трогаемся. Ело спрашивает: — Как это ты рискнул увеличить скорость, когда попал в раскачку? Я уже думал: все, конец! — Помнишь наш разговор перед полетом? Я из полета в полет все более убеждался, что он создан именно для сверхвысоких скоростей, а когда его повело, я понял, что спасение именно там, за пятью махами. — Да, ты не ошибся. — Ело замолкает и провожает взглядом тягач, облепленный техниками, которые направляются к самолету. — Но как ты сумел вывести самолет из такого режима? Ведь запаса высоты практически не оставалось, да ты еще зачем-то и влево отвернул. — Чтобы оставить в стороне завод по переработке отходов. |
