Но существовало много пророчеств, и большинство из них противоречили друг другу.

Он отправился в предположительном направлении деревни ессеев. Она не должна быть слишком далеко.

В полдень стало намного жарче, а земля еще более опустела. Глогер щурил глаза от нестерпимого блеска солнца. Чувство усталости, с которым он проснулся, усилилось, кожа горела, во рту было сухо, ноги едва держали. Глогер был голоден, его мучила жажда, но пить и есть было нечего. Холмы, где располагалась деревня ессеев, не появлялись.

Он заблудился, но это едва беспокоило его. В своем воображении он почти стал частью пустынного ландшафта. Если ему суждено погибнуть, то переход от жизни к смерти будет едва ощутим. Он упадет, и его тело сольется с кирпичного цвета землей. Механически переставляя ноги, он двигался через пустыню.

Чуть позже, примерно в двух милях к югу, он увидел холм. Вид холма вызвал небольшой проблеск в сознании. Глогер решил направиться к нему. Оттуда, вероятно, можно правильно определить направление, возможно, даже увидеть какое-нибудь поселение, где есть пища и вода. Он потер глаза и лоб, но прикосновение руки болезненно отозвалось на коже. Тяжелыми шагами он направился к холму. Песчаная почва вздымалась пылью вокруг. Несколько корявых кустарников, цеплявшихся за землю, оцарапали его лодыжки и икры, а выступающие камни ловили его ступни. Он был весь в царапинах и синяках к тому времени, как достиг склона холма.

Глогер отдохнул немного, бессмысленно разглядывая однообразный ландшафт. Затем стал взбираться вверх по склону.

Путь на вершину (которая оказалась намного выше, чем он предполагал) был тяжелым. Он оскальзывался на гальке, падая лицом, упирался израненными ладонями и ступнями, чтобы прекратить скольжение вниз, цеплялся за кустики травы и лишайники, растущие в расселинах, часто отдыхал; его ум и тело оцепенели от боли и слабости.

Он забыл, с какой целью взбирается наверх, но был полон решимости закончить подъем. Похожий на жука, он полз по склону холма.

Он потел под солнцем, пыль липла к влажной коже почти обнаженного тела, покрывая его коркой с головы до ног. Набедренная повязка скоро превратилась в клочья.

Внизу расстилалась голая земля, и небо сливалось с ней; желтые скалы переходили в белые облака.

Он упал, и тело его покатилось по склону вниз. На бедре появилась рана, голова несколько раз сильно ударялась о камни. Но как только падение кончилось, он стал взбираться снова, медленно карабкаясь по обжигающим камням.

Времени больше не было, как не было личности и смысла. Сейчас, впервые, он находился в подходящем состоянии для того, чтобы оценить теорию Хеддингтона. Но исчезло и сознание. Он стал вещью, ползущей вверх по горе.

Затем он достиг вершины и остановился.

Некоторое время он лежал там, моргая, а затем его глаза закрылись.

Он услышал голос Моники и поднял голову. На мгновение ему показалось, что краем глаза он увидел ее.

- Не будь мелодраматичным, Карл...

Она говорила так много раз. И он услышал собственный голос, отвечающий:

- Я родился не в свое время, Моника. Этот век логики - не место для меня. В конце концов он меня убьет.

Ее голос произнес в ответ:

- Вина, страх, трусость и твой мазохизм. Ты мог стать блестящим психиатром, но ты полностью посвящаешь себя неврозу...

- Заткнись!

Он перевернулся на спину. Солнце пекло его исцарапанное тело.

- Заткнись!

- Полный христианский синдром, Карл! Ты скоро станешь католиком, я не сомневаюсь в этом. Где сила твоего ума?!

- Заткнись! Уходи прочь, Моника!

- Страх формирует твои мысли. Ты ищешь даже не душу и не смысл жизни. Ты ищешь комфорт.

- Оставь меня одного, Моника!

Грязными ладонями он закрыл глаза. Волосы свалялись от пыли, кровь свернулась на ранах, покрывающих каждый дюйм его тела. Солнце над ним пульсировало в такт с биением сердца.