Начало его работы в Новороссийском университете не обошлось без анекдота. В то время профессором богословия был молодой священник, понимавший свои обязанности так, что он должен следить за чистотой преподавания господами профессорами естественных наук. С этими намерениями он посетил вступительную лекцию А. Ковалевского. В какой ужас пришел бедный священник, когда убедился, что новый лектор — махровый еретик. Вся лекция его была проникнута идеями Дарвина, и сам он держался как завзятый дарвинист. Батюшка заявил, что пошлет протест министру просвещения с требованием изгнать крамольника из стен университета. Насилу уговорили его, что теперь, мол, все зоологи заражены дарвинистской ересью и университет рискует вовсе прекратить преподавание этого предмета.

По-прежнему собирался кружок по вечерам то у Умова, то у Мечникова. По-прежнему пел превосходным голосом Спиро, по-прежнему играли иногда в карты, особенно в ералаш, до которого Сеченов был большим охотником.

Нового только и было — очередной провал Сеченова в Академии наук.

Имя Сеченова в научном мире было не менее популярно, чем имя Чернышевского в литературном. Но, к сожалению, не менее «популярно» и у правительства.

20 ноября 1873 года, по представлению шести академиков, в том числе Ф. Ф. Брандта и Ф. Д. Овсянникова, Сеченов баллотировался на заседании физико-математического отделения в адъюнкты академии по физиологии. Длинный перечень трудов и открытий Сеченова был так внушителен, выдвигавшие его академики столь авторитетны, а большинство физико-математического отделения настолько хотело, наконец, пробить брешь в стенах академии и заполучить в свою среду большого русского ученого, что на заседании отделения Сеченов был избран четырнадцатью голосами против семи.

Но стена оказалась непробиваемой: через месяц состоялось общее собрание Академии наук, и Сеченов недобрал двух голосов: два голоса — это была привилегия президента академии.

Двери академии были закрыты для Сеченова. Как закрытыми оказались они и для Менделеева, Ценковского, Лебедева, Столетова, Мечникова, Тимирязева — лучших представителей русской науки, передовых ученых, известных во всем научном мире.

4

«Не верьте слухам об избрании И. М. в Академию…»— пишет Мария Александровна В. Ковалевскому.

«О неудаче в Академии я сожалею, — пишет Сеченов Менделееву, — но, конечно, не в смысле оскорбленного самолюбия, а потому что придется на старости лет ломать жизнь…»

Ничего, впрочем, удивительного в неизбрании Сеченова не было. С точки зрения реакционной части ученых-академиков человек, написавший «Рефлексы головного мозга», направо и налево пропагандирующий «этого английского революционера» Дарвина, издавший под своей редакцией русские переводы его сочинений, вступивший в спор с господином К. Д. Кавелиным по поводу его «такой милой» книжки «Задачи психологии», материалист и крамольник, не мог рассчитывать на сидение в кругу «бессмертных».

Это было, разумеется, неосторожным — откликнуться на предложение Кавелина обсудить его книжку! Того самого Кавелина, которого В. И. Ленин назвал «подлый либерал Кавелин» за его отвратительную роль в деле Чернышевского.

Но что поделаешь — Сеченов смолоду славился своей неосторожностью там, где речь шла о защите научных принципов. И смолоду он мечтал объединить, наконец, изучение двух наук — физиологии и психологии, поскольку весь его опыт ученого подтвердил, что «Человек, есть определенная единица в ряду явлений, представляемых нашей планетой, и вся его даже духовная жизнь… есть явление земное».

В книге либерала публициста Кавелина содержалось немало нападок на материалистические взгляды Сеченова, высказанные им в «Рефлексах головного мозга»; много и пространно говорилось о трех философских течениях: идеализме, ложность которого теперь уже ясна каждому, материализме, который доживает свои последние дни, и дуализме, который и представляет собой истинно научную философию.