Дженнифер не выдержала:

– Он убил ее? Мою мать? Он, а не доктор? – Она пошатнулась.

– Займись ею, Морли.

Морли отошел от двери и поддержал девушку. Она лепетала что-то невнятное, а потом разразилась плачем.

Стэнтнор пыхтел и плевался, как будто бегом поднялся на крутую гору. Говорить он не мог, только хрипел. Похоже, его хватил-таки предсказанный Дженнифер удар.

Я повернулся к Элеоноре.

– Ступай теперь. Отдохни. Ты сделала достаточно, но это недостойно тебя. Не марайся больше, не загрязняй свою чистую душу. – Глаза наши встретились. Мы смотрели друг на друга так долго, что остальные начали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. – Пожалуйста, – сказал я, – пожалуйста.

Я и сам не понимал, о чем молю ее.

– Ей станет легче, мистер Гаррет, – ласково заверил меня доктор Рок. – Она отдохнет, обещаю.

– Отпустите ее, хватит, ей не надо слышать… – Я вовремя замолчал, не успев наговорить лишнего, закрыл глаза и попытался взять себя в руки. Когда я открыл их, от Элеоноры оставалась лишь еле заметная тень.

Она улыбнулась мне. Прощай.

– Прощай.

Я не сразу заставил себя взглянуть в лицо старику. Он дышал по-прежнему тяжело, с присвистом, но все же чуть-чуть оправился.

– Я принес вам, генерал, одну штучку, чтобы вы не скучали по Элеоноре. Вам понравится. – Я убрал со стола ненужный уже портрет и поставил на его место шедевр Снэйка. – Согласитесь, это будет посильней.

Стэнтнор смотрел на картину, и чем дольше смотрел, тем страшнее становилось его лицо.

Он закричал. Я взглянул на портрет и тоже с трудом удержался от крика. Что-то изменилось, словами не описать, не выразить, что именно, но изменилось. Картина рассказывала историю Элеоноры, и никто не мог остаться равнодушным к ее боли и страху, не мог не трепетать вместе с ней, не разделить ее ужас перед тем, что настигло ее, – перед безумной тенью с лицом молодого Стэнтнора. Року с трудом удалось оторвать меня от картины.

– Вы еще не закончили, мистер Гаррет, – мягко напомнил он. Голос его проник мне прямо в сердце, как проникал голос Покойника, смягчая и удерживая меня, не давая сорваться в пропасть. – Что вы делаете? – спросил доктор.

– Я хочу, чтобы он остаток своих дней провел, созерцая этот портрет.

– Не надо. Продолжайте.

– Конечно, вы правы. Питерс, на минуточку.

Питерс повернул голову старика в мою сторону. В глазах Стэнтнора больше не было безумия. Он просто смотрел на что-то, недоступное взгляду других. Ад раскрылся перед ним. Теперь он вернулся к нам, по крайней мере на несколько минут.

– У меня есть еще один подарок. Он вам тоже понравится. – Дабы отвлечь старика от Элеоноры, я отвернул ее портрет изображением к стене, а на его место водрузил последний портрет Дженнифер работы Снэйка. – Ваша любимая дочка, так похожая на своего папочку.

Дженнифер закричала и кинулась на меня. Но Морли перехватил ее и держал мертвой хваткой. Она не почувствовала боли.

Кухарка перестала помешивать огонь в камине, отпихнула Морли, обняла Дженнифер, отняла у нее нож. Она успокаивала, убаюкивала, оплакивала ее:

– Детка, моя бедная больная детка. Все молчали. Но все поняли, даже генерал.

– Вот почему сгорела ваша конюшня – из-за этой картины. Дженнифер несколько раз позировала Снэйку. Но Снэйк Брэдон не был обычным художником. Он мог видеть суть вещей. Наверное, поэтому он избегал людей: слишком много ужасного прозревал он в их душах.