В последнее время Горм видел в газетах много статей о ней, неизвестной норвежской художнице, которой американцы отдали свою любовь. Подразумевалось: то, что ценят американцы, для норвежцев ничего не значит. Приводились внушительные цены картин. В долларах и кронах.

В аэропорту Горм долго ждал регистрации. Движение автомобилей и самолетов было парализовано снежным бураном, и большую часть дня самолеты не летали. С великим трудом он попал на последний рейс.

В ожидании посадки он купил столичные газеты. Не успел он отвернуться от газетного ларька, как на него с первой полосы какой-то скандальной газетенки глянуло лицо Руфи. С пересохшими губами он взял газету со штатива и раскрыл ее на нужной ему статье.

Здесь фотография занимала полполосы. Полуголая Руфь лежала на большой кровати с пологом рядом с мужчиной, похожим на стареющего самодовольного актера, рекламирующего шампунь для волос. Под фотографией было написано: «Норвежка Руфь пишет картины для своего немецкого любовника».

Какого черта она допускает, чтобы ее так снимали? — в отчаянии подумал он.

Статья была представлена как интервью, но Горму хотелось верить, что это просто сплетня. Он быстро прочитал статью и почти уверился, что журналист и галерейщик одно и то же лицо. В статье прямо говорилось, что близкое знакомство Руфи Нессет с этим галерейщиком помогло ей стать известной художницей. Это он «открыл» ее и буквально перевез в Берлин.

Горму даже захотелось купить эту газету. Но нахлынувшая тошнота заставила его передумать. Он заслонил газеты с портретом Руфи каким-то дамским журналом и ушел.

Одежда липла к телу. Идя на посадку в потоке людей, он скинул пальто.

Заняв наконец свое место, Горм откинул голову на спинку кресла, мечтая, чтобы Руфь не увидела этой фотографии до открытия выставки. И пока самолет миновал одну воздушную яму за другой, Горм убеждал себя, что эта проклятая статья не имеет никакого отношения к Руфи.

Немного погодя он достал из портфеля каталог выставки и изучал его до тех пор, пока его нервы не успокоились. И когда стюардесса принесла похожие на подметку бутерброды, он почувствовал, что ему хочется есть.

Глава 26

Руфь ползала в ледяном, похожем на ангар мире и пыталась унести с собой свои картины.

Но они все время падали у нее из рук. Их было слишком много, и они были слишком тяжелые. С болью осознала она, что помочь ей некому. И тогда она превратилась в тележку на резиновом ходу, которую кто-то быстро толкал перед собой по коридору. Потом она попеременно то была собой, то превращалась в тележку.

Наконец она увидела дыру и через нее вышла в обитый красным бархатом проход. И вот она в отеле Оскара Уайльда в Париже. Комната сжалась, пока Руфь ползла вдоль стен. Неожиданно она оказалась в теплой пульсирующей реке. И поняла, что ползает кругами в собственном сердце. Оно билось о ее ребра. Когда ее сдавило со всех сторон, леденящая боль взорвалась огненным пламенем.

Маленькая фигурка шла к ней с протянутыми руками. Тур, подумала она. Но, когда фигурка приблизилась, Руфь увидела, что у мальчика лицо Оскара Уайльда.

Подойдя совсем близко, мальчик весь сжался и заплакал. Он наконец понял, как опасно быть более видимым, чем картина, о которой он написал. Она опустилась на колени и взяла его на руки. И качала, приговаривая, как когда-то бабушка, утешавшая ее самое.

— Ну-ну-ну, не надо плакать, ну-ну-ну, поплачь еще, ну-ну-ну.

Комната расширилась, и ритм ударов стал почти правильным, пока она ходила с мальчиком на руках Внутри собственной сердечной сумки. Уютной, красной, мягкой. Я утешаю Оскара Уайльда, думала Руфь.

Вдруг он начал расти у нее в руках и наконец с улыбкой встал перед ней. Он был такой высокий, что сердечная сумка вытянулась у него над головой.