— Руфь Нессет, что вы ощущаете? Наконец вы вернулись на родину со своими картинами… — начал он с двусмысленной улыбкой.

— Не знаю, картины только что развесили.

— Но о многих из них критика уже писала, в том числе и в норвежских газетах?

— Да, наверное.

Наступила пауза. Интервьюер ждал, не скажет ли Руфь что-нибудь еще. Она не сказала.

— Ваши картины вызвали много кривотолков, особенно когда вы хотели выставить «Алтарный образ» в одной из церквей Берлина, где была открыта выставка икон.

Бледное лицо Руфи было серьезно.

— «Алтарный образ» — моя самая религиозная картина. Женщина осуждена рожать, потому что человечеству нужно кого-то распинать.

— Но церковь не захотела выставить эту картину? Разве вы не понимаете, что ее считают святотатством?

— Я слышала такое суждение, но я с ним не согласна.

— Эти картины — итог трехлетней работы?

— Нет, это только часть того, что я написала за три года.

— Вы пишете быстро?

— Нет, но беспрерывно.

— Хорошо ли работать в Берлине?

— Не знаю, я ведь не выходила из мастерской. — Она коротко улыбнулась.

— Но все-таки вы видели город, что-то вас вдохновляло, вы общались с людьми, которые имеют вес в искусстве?

— Случалось, но тогда я не писала.

Интервьюер отчаянно искал лазейку.

— Вы пишете что-нибудь новое?

— Нет, я пишу только старые мотивы.

— А какие у вас планы на будущее?

— Об этом я не говорю.

— Вы часто посещаете Северную Норвегию в поисках вдохновения?

— Нет.

— Как же вы обходитесь без нашей северной природы?

— Вы же видели мои картины? Интервьюер быстро подхватил тему.

— Но ведь корни что-то значат?

— Не спорю.

— У вас нет к ним сознательного отношения?

У Руфи широко раздулись ноздри.

— Такое сознательное отношение важно для работы полиции, политиков и педагогов. Для тех, кто должен следить, чтобы не оказаться случайно причиной несчастья.

— Кое-кто считает, что вы умышленно не работали и не выставлялись в Норвегии.

— Но вот же я выставилась в Норвегии.

— Да, но через сколько лет!

— На все нужно время.

— Интересная мысль. Половина ваших картин уже продана?

— Да.

— Но сознательно вы этому не способствовали?

— Способствовала, и даже более чем сознательно. Я их написала.

— На многих больших полотнах указано, что они принадлежат частным лицам. Это для того, чтобы продать их выше официальной цены?

Руфь перенесла центр тяжести с ноги на ногу, и Горм заметил жесткость во взгляде, которым она наградила интервьюера.

— Нет. Это потому, что они не продаются.

— Вам известно, куда попадают ваши картины?

— Куда — неизвестно, я знаю только фамилии первых покупателей.

Она знает, что картину с далматинцем купил я, подумал Горм.

— Вам неприятно, что люди вкладывают деньги в ваши картины, чтобы потом заработать на них? — спросил интервьюер.

— Если бы мне было неприятно, я перестала бы их продавать.

— Но вы не перестали? Значит, вам приятно зарабатывать деньги?

— А журналистам неприятно?

— Но журналисты не зарабатывают столько, сколько Руфь Нессет, — усмехнулся журналист.

— Значит, они не так хорошо пишут.

Кругом засмеялись.