В коридоре мне стало дурно. Господин наш, Спаситель душ, что же я наделала! Мало того, что ошиблась дверью, так ошибку не исправила! И еще загордилась, что меня приняли в академию — глупую провинциальную девчонку из монастырского приюта! Да разве могут у меня быть какие-нибудь способности?

Очнулась я только в парке. Не знаю, как попала туда, но слезы застилали глаза. Хоть монашки и вдалбливали в наши головушки, что все в руках спасителя, что вести себя нужно достойно и сдержанно в любой ситуации, но тут я ничего с собой поделать не могла. Обида душила, рыдания рвались из груди. И опять платочка с собой нет. Не рукавом же вытираться?

От этой мысли я обиделась уже на себя, дуру беспросветную, и зарыдала с новой силой.

— Посмотрите-ка, господа! — раздался совсем рядом насмешливый женский голос. — Вот типичное поведение современной девицы из высшего общества, которая впервые оказалась вдали от дома, от мамок и нянек! Ну что ж ты так горько плачешь, милая? Заблудилась?

В последних фразах прозвучала откровенная издевка, и я вскинула голову, чтобы увидеть говорившую. Но слезы не позволили. Я протерла глаза кулаками и смогла разглядеть девушку в черном форменном платье. Она была в окружении нескольких барышень и молодых людей и явно играла в этой компании ведущую роль. Вон, ей чуть ли не в рот заглядывают и ловят слова, как божью проповедь! А волосы! Ее волосы. Они. Коротко острижены и чуть завиваются за ушами!

Господи, как же девица — и без волос?

— Милая, а что, у тебя язык есть? — так же ласково-ехидно спросила она, приблизившись. — Или ты убогонькая?

— Отстань от человека, Ирис! — с упреком сказал невысокий, крепко сбитый парень в костюме, который, видимо, служил молодым людям академической формой. — Если она плачет, значит, есть причины.

Молодой человек подошел ближе, присел передо мной на корточки и спросил участливо:

— Тебя кто-то обидел?

У него были замечательного цвета глаза — как августовское небо в конце дня перед самым закатом, то ли серое, то ли голубое. И смотрели они по-доброму, по-настоящему. Я покачала головой, не в силах произнести ни слова.

— Тогда почему плачешь?

— Остин, оставь ее, пусть порыдает в свое удовольствие! — фыркнула Ирис. — Она делает это так самозабвенно…

— Идите, не ждите меня, — отмахнулся от нее Остин и пересел на скамейку, обратился ко мне: — Как тебя зовут?

— А-адриана, — всхлипнула я.

— Так кто же тебя обидел? Хочешь, я ему окна какаш. то есть, фекалиями забросаю? Против воли я улыбнулась, представив процесс и результат, и снова покрутила головой:

— Нет, не надо. Меня действительно никто не обижал.

Ирис испустила тяжкий вздох, в котором ясно слышалась безнадежность, и сказала своим спутникам:

— Пойдемте. Пусть Остин играет роль спасителя молоденьких аристократочек! Остин, когда наиграешься, приходи, с нами веселее!

И они удалились по аллее, шурша юбками и пересмеиваясь. Наверное, надо мной. От этой мысли стало очень себя жалко — а ведь в пансионе я была бы среди своих, тут же среди чужих — внутри что-то горячее завязалось в тугой узел, и я разрыдалась заново, еще пуще прежнего.

Остин вздохнул, как уставшая лошадь, и пробормотал:

— Да что ж такое, в самом деле. Тебя никак не утешить! Ну-ка, давай, утри слезы!

— У меня нет платка-а-а, — проныла я, понимая, как глупо выгляжу. И это я, Адриана вед-Камли, лучшая воспитанница пансиона, которая всегда была на высоте!

Спаситель.

Остин со смехом протянул мне носовой платок из толстого батиста, на котором я разглядела все тот же символ империи и вензель, стоявший на академических бумагах.