Дженнсен закричала и, извиваясь, выползла из-под руки, а темная лужа крови уже разливалась под головой убитого. Себастьян потянул девушку за руки, поднял.

— Соберите все, что хотите взять с собой, — приказал он. Дженнсен двинулась через комнату, медленно, словно во сне. Мир сошел с ума. Возможно, и она наконец сошла с ума. Голос в ее мозгу зашептал на странном языке. Она заметила, что прислушивается к нему, даже почувствовала успокоение от его слов.

Tu vash misht. Tu vask misht. Grushdeva du kalt misht.

— Мы должны идти, — сказал Себастьян. — Соберите то, что желаете взять с собой.

Дженнсен не могла думать. И не знала, что делать. Она заблокировала голосу доступ в свои мысли и приказала себе делать то, что велела мать.

Она подошла к комоду и начала собирать вещи, которые они всегда брали в походы. Сложила их в заплечный мешок, побросала сверху травы, пряности и сушеную еду. Положила щетку для волос и маленькое зеркальце.

Потом начала собирать одежду матери. Тут рука ее застыла, пальцы задрожали. В голове по-прежнему царила пустота, и Дженнсен двигалась, как выдрессированное животное, делая то, чему ее когда-то научили.

Она быстро оглядела комнату, и мысли ее проснулись.

Итак, здесь четыре мертвых д’харианца. Плюс еще один — утром. То есть всего пять. Это квод плюс один. Где же трое остальных? В темноте снаружи дома? На деревьях? Поджидают в темном лесу? Ждут, чтобы привести ее к лорду Ралу, который пытками доведет ее до смерти?

Себастьян обеими руками взял ее за запястье:

— Дженнсен, что вы делаете?

Она поняла, что втыкает нож в воздух перед собой. Она равнодушно смотрела, как Себастьян вынимает нож из ее кулака и вкладывает в ножны, как вешает ножны на ее пояс.

Потом он подхватил плащ, который сорвал с нее громадный д’харианский солдат, когда она провалилась в этот кошмар.

— Поторопитесь, Дженнсен! Быстро берите все, что нужно.

Себастьян обшарил мертвых, вынимая деньги и засовывая в свои карманы. Потом отстегнул все четыре ножа. Ни один из них не был так хорош, как тот, что висел теперь на поясе Дженнсен, тот, с причудливой буквой «Р» на рукояти, тот, которым воспользовалась мать.

Тем не менее Себастьян запихал все четыре ножа в боковой кармашек заплечника и опять попросил Дженнсен поторопиться. Пока он отстегивал понравившийся ему меч у одного из солдат, Дженнсен подошла к столу. Набрала пригоршню свечей, затолкала их в свой мешок. Себастьян повесил меч на пояс, в компанию к остальному своему оружию. Дженнсен собрала посуду для готовки пищи и пару мисок, засунула все в заплечник. Она не вполне сознавала, что именно берет с собой — подбирала то, что попадалось на глаза.

Себастьян поднял мешок Дженнсен, продел ее правую руку в лямку, как будто перед ним была тряпичная кукла. Затем просунул левую руку в другую лямку и накинул Дженнсен на плечи плащ. Надвинул ей на голову капюшон и подоткнул под него выбившиеся рыжие волосы. Затем взял в руку заплечный мешок матери и, резко дернув, высвободил из черепа солдата свой топор. Прикрепив ручку топора к поясу, он подтолкнул Дженнсен к двери.

— Хотите взять что-нибудь еще из дома, пока мы не ушли?

Дженнсен оглядывалась через плечо, назад, на мать, лежащую на полу.

— Она ушла, Дженнсен, добрые духи сейчас заботятся о ней. Теперь она смотрит сверху на вас и улыбается.

Дженнсен подняла на него глаза:

— Правда? Вы думаете — это так?

— Да. Она сейчас в лучшем из миров. Она велела нам уходить отсюда. Нам надо делать так, как она велела.

В лучшем из миров… Дженнсен ухватилась за эту мысль. Ее мир держался только на страданиях.

Она двинулась в сторону двери следом за Себастьяном, переступая через окровавленные тела, через раскинутые руки и ноги.