— Не дождешься! — фыркнула она.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

На княжьем дворе стало темнеть, и гридни начали разгонять последних зевак. Люди расходились неохотно, поминутно оглядываясь, а у ворот оказывались все новые и новые любопытствующие. И тотчас же вступали в нудные препирательства со стражей, не пускавшей их во двор и призывавшей приходить завтра.

Им и впрямь было на что посмотреть.

Прямо напротив дома к стволу мощного, раскидистого дуба был крепко-накрепко привязан молодой человек. Был он обнажен, прикрытый лишь набедренной повязкой, и каждый мог по достоинству оценить его ладное, перевитое тугими мышцами тело.

Однако рвавшиеся сюда горожане, преимущественно мужчины, отнюдь не стремились оценить и восхититься его физической статью. Напротив, большая их часть поносила привязанного последними словами, а некоторые к тому же норовили забросать гнилыми овощами и фруктами.

Поставленный возле дуба страж этому не препятствовал, хотя и кривился гримасой презрения. А судя по его обращенному к толпе взгляду, он с куда большей охотой подвесил бы на дубе этих горожан. Однако все, что он мог, так это следить, чтобы в парня не полетело что-нибудь покрепче тухлого яйца.

Когда на город упали сумерки, стражник с нескрываемой радостью принялся выпроваживать зрителей, щедро раздавая пинки и зуботычины. Но, несмотря на это, люди уходили довольные увиденным. Зрелище распятого сотника Горяя, известного сердцееда, грозу всех незамужних девок и замужних баб, давнюю головную и зубную боль их отцов и мужей, не могло их — отцов и мужей — оставить равнодушными.

Они уходили с просветленными и счастливыми лицами.

Когда двор опустел, Горяй тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанные клочья волос, и встретил взгляд стража.

— Держись, Горяй, — сказал тот.

— Да я-то что, я-то держусь, а вот как ты там? — хриплым голосом спросил сотник. — Совесть не загрызла еще?

Воин отвел глаза:

— Ты знаешь, Горяй, мы люди подневольные.

— Кончай ныть, подневольный он! Небось, как к чужим женам лазить не подневольный! А как своего сотника из беды выручить, так сразу… Эх!

— Но что я могу? — взмолился расстроенный страж.

— Как — что? — делано вскинул брови сотник. — Снять меня с дуба, дать водицы, коня, и только меня и видели. Подамся к другому князю. Или в разбойники.

Сотник сам не верил себе, но и молчание среди его привычек отродясь не водилось.

— А я? Что со мной будет?

— Как — что? Уйдем вместе!

— Тебе-то легко говорить. А у меня жена, дети.

— Что-то ты о них редко вспоминаешь, друг.

— Но ведь вспоминаю!.. Прости, Горяй, но я не помощник тебе. Супротив князя не пойду. Хочешь, воды принесу?

— Да иди ты со своей водой! — Сотник попытался плюнуть в стража, но пересохший рот не выдавил и капельки. — Ишь ты, добряк какой выискался на мою голову!

— Прости.

Воин со вздохом вернулся на прежнее место.

Сотник вымученно улыбнулся. Его взгляд бесцельно скользнул по двору, прыгнул вверх и уперся в крупного ворона, сидевшего на крепостной стене и с интересом пялившегося на человека.

— Ты что это задумала, птица? — хрипло спросил его Горяй.

— Чего говоришь? — откликнулся стражник.

— Иди ты! Не мешай мне с порядочной птицей разговаривать. — Сотник мотнул головой в сторону ворона.

— А-а, — понимающе кивнул воин, отвернулся и едва слышно пробормотал: — Все, напекло башку за день. А какой сотник был, а! Какой рубака отчаянный, эх!..

Горяй тем временем пристально вглядывался в птицу.