Полковник Курасов шагал по шумной Светланке. На улице множество военных в русской форме: гимнастерки, фуражки с кокардами. Но какое смешение мундиров, какая пестрота погон и лампасов!.. С тяжелым чувством смотрел он на них: жалкие остатки… Во что превратилось доблестное русское воинство!.. Неожиданно он вспомнил, как под Красноярском белочехи отобрали паровозы у «верховного правителя» Колчака. Его поезд долго стоял обезглавленным на каком-то разъезде. Стыд, позор. Русские офицеры долго не могли смотреть друг другу в глаза. Сердце полковника сжалось. Он остановился у дверей дешевенькой гостиницы: «Электр. освещение. Паровое отоп. Цены вполне умеренные. Гарантируется приятное пребывание».

«А твоя грудная жаба? Надо лежать, — вздохнул Курасов. — „Гарантируется приятное пребывание“! Скажите! Может быть, мне перебраться в эту гостиницу?» Он усмехнулся.

Во что превратилась война? Курасов посвятил всю жизнь войне. А итог? Армия разваливается. Убегают не только солдаты, но и офицеры. Где друзья и где враги? Многие офицеры, в недавнем прошлом блестящие гвардейцы, похвалялись, что уничтожение «взбунтовавшейся черни» стало их профессией. Профессия русского человека — уничтожать русского человека. Боже мой!.. За полушубок, за старые валенки, случалось, убивали, не задумываясь, безоружных людей…

У входа в кинотеатр собралась толпа. Пьяный японский офицер грубо толкнул пожилого русского подполковника. Женщина, которую тот держал под руку, упала. Подполковник резко обернулся к японцу. Курасов услышал пронзительный взвизг. Толпа расступилась, и подполковник быстро прошел мимо. Народ стал расходиться. На тротуаре остался зарубленный шашкой японский офицер. С другой стороны улицы бежали японские солдаты. Курасов мысленно пожал руку подполковнику.

Замешательство на улице продолжалось недолго. Солдаты унесли труп, дворники засыпали кровь песком. Несколько человек, первые попавшиеся под руку, были арестованы японской полицией.

И снова потекла обычная жизнь.

«Распоясались господа самураи, — думал Курасов, — если не учить — совсем на шею сядут».

На Светланской оживленно. Даже слишком оживленно для серого, будничного дня. Улица полна разношерстной публики. Много японцев, китайцев и корейцев в национальных одеждах. Среди военных — не только русские. То и дело над головами прохожих виднеются коричневые панамы американских солдат. Японские и американские патрули… Курасов сжимал кулаки, встречаясь с отрядами низкорослых солдат в мундирах цвета хаки с узкими красными поперечными погончиками. Уже четыре года они стучат по русской земле грубыми ботинками. Сбоку, красуясь, шли офицеры с короткими саблями.

Цокают копытами лошади. Кричат разносчики газет. Квакают автомобили. Заборы, рекламные тумбы и щиты густо заклеены пестрыми, броскими объявлениями.

Во Владивостоке найдешь людей со всех концов России. Разные люди, но одно у них общее: это беженцы. Их пригнал сюда страх перед Советской властью. Кого только здесь не было!.. Город не мог разместить всех беглецов (многие годами жили в вагонах), не мог предоставить работу. Процветали азартные игры, грабежи и убийства. Авантюристы всех мастей, жулики, громилы нашли здесь превосходную среду. Все торгуют и всем торгуют. Некоторые приехали во Владивосток с чемоданами, набитыми золотом и драгоценностями, другие снимали последнюю рубаху и несли на Семеновский базар. И всех их томил ужас перед новым, грядущим, необоримым. А как же местные, владивостокские? Здесь не только Меркуловы. Большинство коренного населения — скромные трудовые люди. Им нечего продавать, нечем торговать. Они не боялись Советской власти, ждали ее. И не только ждали… Уж кому-кому, а Курасову хорошо известны подполье и партизанские дела.