|
Я смотрю на него снизу вверх жалобным влажным взглядом, безмолвно умоляя оставить меня в покое. – Пошел вон отсюда! – рычит человек и тычет в меня рукояткой плети. Пошатываясь, я встал на все четыре лапы и попробовал проковылять пару шажков. Но кажется, у меня перебит хребет. И я оседаю, опадаю, как проколотый мяч. Человек снова поднял плетку и с холодной яростью ударил меня по голове. Я взвыл от боли, это разъярило его еще больше, и он принялся охаживать меня со всех сторон. Я попробовал подняться – не получилось: да, позвоночник сломан. Я извивался на полу, как осьминог, и получал удар за ударом. Они сыпались так безжалостно, что дыхание мое прерывалось. Только после того как палач, посчитав, что со мной покончено, ушел, я смог как то облегчить свои муки. Сначала только скулил, потом, когда ко мне стали возвращаться силы, завыл, завизжал, закричал. Кровь из меня можно было выжимать, как воду из губки. Она растекалась повсюду, образовывая большие темные пятна, как в мультипликации. А голос мой между тем все слабел и слабел, повизгивал я теперь лишь время от времени. Я проснулся, кто то тряс меня за плечи. Я открыл глаза: надо мной склонились две женщины. – Ну хватит! Ради Бога, хватит! – говорила толстая. А другая ей вторила: – Боже мой, Вэл, что с тобой? Просыпайся, просыпайся же! Я приподнялся на локтях и смотрел на них, еще во власти сна. Я был абсолютно гол, и они видели, что я весь в кровавых ссадинах и синяках. – Где ты пропадал? Что случилось? – Теперь они говорили дуэтом. – По моему, я спал, – попробовал я улыбнуться, но вместо улыбки мое лицо исказилось гримасой. – Взгляните на мою спину. Ощущение такое, будто у меня позвоночник сломан. Осторожно, словно на мне было написано «стекло», они перевернули меня на живот. – Ты весь в синяках! Тебя избили. Я прикрыл глаза, пытаясь припомнить, что же со мной происходило. Все, что я мог вспомнить, было сном: мерзавец, стоявший надо мной с плеткой и лупивший меня изо всех сил. Как он пнул меня под ребра, будто шелудивую дворнягу пнул. («Сейчас я тебе все кишки выпущу, грязный пес».) Я совершенно отчетливо припомнил, что у меня был сломан позвоночник. Я распластался на полу, как осьминог. И в этом беспомощном положении он хлестал меня с нечеловеческой жестокостью. – Дай ему отоспаться, – услышал я голос толстухи. – Нет, «скорую» надо вызвать, – ответил второй голос, и они принялись спорить. – Уходите, дайте мне побыть одному, – проворчал я. И снова стало все тихо, и я заснул. Мне снилось, что я на собачьей выставке. Я – чау чау с голубым бантом на шее; в соседнем загончике другой чау чау, у него розовый бант. Мы ждем: кто то из нас должен получить приз. Две женщины, как будто знакомые мне, болтают, сравнивая наши достоинства и недостатки. Подходит судья и хватает меня за загривок. Та женщина, что крупнее, плюнув от отвращения, зашагала прочь. Вторая, моя хозяйка, наклоняется, треплет меня по ушам и целует в нос. – Я так и знала, что ты выиграешь приз для меня, – шепчет она. – До чего ж ты славный, умный. – Она гладит меня по шерсти. – Подожди минутку, милый, я тебе кое что припасла. Подожди… Она возвращается, в руках у нее сверток: вощеная бумага, перетянутая красивой лентой. Она держит его перед моим носом. Я встаю на задние лапы и радостно лаю: – Гав гав! Гав гав! – Не волнуйся так, милый. – Она медленно развязывает ленту. – Мамочка принесла тебе хо ороший подарок. |
