Клеант. Это верно.

Автомонофил. А значит, существует столько миров, сколько людей.

Клеант. Согласен.

Автомонофил. И стало быть, это наш язык вынуждает нас, для удобства, говорить о мире, когда речь идет о мирах. И скудость понятий, необходимая для человеческого общения, вынуждает нас принимать слово за самый предмет.

Клеант. Если я вас правильно понял, это именно из-за языка мы полагаем, будто мир един, тогда как на самом деле миров — тысячи.

Автомонофил. Да. Ибо мир существует лишь в нашей голове.

Клеант. Понимаю, дальше.

Автомонофил. Из этого вы можете вместе со мною заключить, что материи нет, ибо все существует лишь в нашем сознании. Ничто не материально, все лишь плод нашего сознания. Природа есть всего лишь проза моих ощущений. Называйте ощутимым то, что принято называть материальным, и вы сохраните реальность, выиграв при этом в точности изъяснения. Я не отрицаю существования предметов, запахов, цветов, звуков, я не отрицаю, что существует шероховатое, гладкое, соленое, — я лишь отрицаю гипотезу о материи как некоем исходном мире, независимом от ощутимых свойств. В сущности, мир есть лишь то, что мы ощущаем, и из этого нам никак не выбраться».

Знакомясь с этими рассуждениями, которые не могли, разумеется, не напомнить трех «Диалогов» Беркли, я пришел к выводу, что Гаспар Лангенхаэрт вовсе не был заурядным салонным краснобаем, эстрадным философом, но что в свои умозрительные построения он вкладывал действительный философский смысл. По поводу бесплотности его тела Юбер де Сент-Иньи, воспринимавший все на собственном уровне, то есть весьма невысоко, рассказывает две характерные истории:

«Немного времени спустя он вновь изложил свою теорию в салоне графини д'Эвремон, вызвав раздражение Председателя Каррьера, который прежде уже слушал его у г-жи дю Деван. Природа явно была не слишком благосклонна к г-ну Председателю, о чем красноречиво свидетельствовала его наружность, что, однако же, не мешало Каррьеру мнить себя сердцеедом и в любви простирать свои амбиции много выше, нежели допускали его возможности, вследствие чего он не мог без неудовольствия взирать на появление в гостиной человека молодого, ибо незамедлительно предполагал в нем соперника, хотя сам по возрасту годился ему в отцы, а по виду — даже и в дедушки. Поэтому он всегда поглядывал на г-на де Лангенхаэрта без особой приязни и, когда тому вздумалось остроумничать, невзлюбил его окончательно, ибо следует признать, что беседе г-на Председателя было свойственно очарование еще меньшее, нежели даже его наружности. Он обернулся к нашему философу и проревел ему прямо в ухо:

— Как, милостивый государь, что я слышу? По-вашему, выходит, что у вас нет материального тела?

— Именно так, сударь, вы правильно меня поняли.

— Превосходно. А я, по-вашему, обладаю каким телом — материальным или нематериальным?

— Нематериальным, разумеется. Логически рассуждая, вы не можете быть более материальным, чем я сам.

Эта ссылка на логику окончательно вывела Председателя из себя. Тем не менее он взял себя в руки и, обведя собравшихся заговорщическим взглядом, возобновил беседу со скверной ухмылкою охотника, который, забавляясь, дает загнанному зверю небольшую передышку, будучи уверен, что в любом случае его прикончит:

— Стало быть, я нематериален. И по какой же причине, позвольте полюбопытствовать?

— По той самой, сударь, о которой я говорил только что: все суть лишь образ, и за этим образом нет ничего. То, что считается материей, есть в действительности лишь ощущение.

— Разумеется, разумеется, — ответствовал с хитрым видом Председатель. — И никакой философический аргумент ни разу не поколебал вас в этой убежденности?

— Никакой, ни разу.