– У самих сев. Отсеемся – дадим.

И обижаться было нельзя – после немцев мало осталось лошадей в колхозах, сами не знали, как управиться.

Может, в десятый раз побежал городищенский председатель на машинно-тракторную станцию. Его высокая, жилистая, чуть согнутая фигура намозолила глаза трактористам. Станция была разорена. Со скрипом и скрежетом собирали там тракторы, отыскивали и добывали части. Торопились к весне. Но разорить легко, а построить трудно. Касаткину обещали: как только сможет хоть один трактор выйти в поле, так прежде всего прислать в Городище. Может, через недельку, может, через две…

В сумерки, вернувшись домой, председатель созвал собрание.

Колхозники собрались по первому зову – два раза посылать ни за кем не пришлось.

Стенька и Груня сидели на бревнышке у двери, подобрав босые ноги, – им уже были известны невеселые новости, которые принес председатель.

Первой на собрание пришла тетка Настасья Звонкова, Ромашкина мать, в потертой одежонке из «чертовой кожи», с большими серыми заплатами на локтях и в платке из конской зеленой попоны.

Но и в заплатанной одежке и грубом платке Ромашкина мать была статная и красивая. Только горе проложило глубокую морщину на ее крутом лбу и тронуло сединой ее черные волосы, расчесанные на прямой пробор.

Потом пришла тетка Дарья Соколова, худенькая, рыжеватая, с набухшими веками. Держась за ее юбку, рядом шагал самый младший из ее ребятишек, трехлетний Сенька. Дарья шла, засунув руки в рукава ватника, и не поднимала глаз, словно думала какую-то непосильную думу. Она недавно получила извещение, что муж ее погиб в бою за Ржев.

Пришел легким шагом маленький старичок Митрич, пришла тетка Антонина Солонцова, Женькина мать. Горе она несла вместе со всеми: и мерзла в лесных ямах, скрываясь от врагов, и голодала, и задыхалась зимой в риге от тесноты и дыма. Но не сдалась. Улыбка так и мелькала на ее лице – в глазах, в морщинах у рта, в ямочках на щеках…

Тяжело ступая в своих новых сапогах, пришел дед Мирон. Быстрым шагом догнала его худая, смуглая, синеглазая Стенькина мать, тетка Елена…

Гурьбой, толкаясь и смеясь, собрались молодые девушки и стали в сторонке.

Не отстала и бабушка Вера. Она была всех нарядней – в черном плюшевом салопе и в большой шали с бахромой. Бабушка Вера была догадлива – успела все свое добро на себя надеть. И с тех пор так и не снимает, хоть и тепло подступило, хоть и жарко ей становится под косматой шалью…

Подождали, когда соберутся остальные колхозники. А когда все собрались, разместились на бревнышках, на чурбаках, тихонько вышла и стала сзади Грунина мать, маленькая тихая женщина в низко повязанном голубом платке.

Председатель, опершись обеими руками на свою палку, посмотрел на одного, на другого.

– Ну, что делать-то, бабы? Каждый день сейчас – золото, а мы это золото попусту теряем. Сей овес в грязь – будешь князь. А у нас поле подсыхает. Семян дали нам сортовых, шатиловских. Не загубить бы урожай…

– Копать надо, – твердо сказала тетка Настасья, – не терять время.

– Копать? Лопатами? – слегка всплеснула руками тетка Анна Цветкова, Раисина мать. – Поле – копать?

Но тут сразу подхватило несколько голосов:

– А что ж – глядеть, как поле сохнет? Весну упускать? Ждать теперь некогда! Некогда ждать!

– Да ведь сроду лопатами поле не копали…

– Не копали – значит, нужды не было. А теперь нужда подошла.

И порешили: пока дадут лошадей да пока придет трактор, копать поле под овес заступами.

Трудно быть бригадиром

Невиданная, трудная это была работа.