Таким образом, нельзя не радоваться, что с некоторого времени книги для простого народа сделались целою отраслью русской литературы. Это счастливое направление произведено было первою книжкою «Сельского чтения», изданною князем Одоевским и г. Заблоцким. Она вышла в прошлом году двумя изданиями, в числе 9000 экземпляров. Теперь вышла и вторая ее часть. Свойство всякого истинно хорошего дела – постепенно совершенствоваться: вторая книжка «Сельского чтения» гораздо лучше первой, и можно надеяться, что третья будет еще лучше второй. Содержание и изложение статей «Сельского чтения» так хорошо, что они читаются с удовольствием и не простолюдинами. Между тем в них видно основательное знание быта и свойств простого народа, верный взгляд на его нравственные потребности. «Сельское чтение» вполне владеет тайною умения говорить с своими читателями, соблюдая собственное достоинство, то есть не заносясь в облака и не нагибаясь до грязи, но держась настоящей средины. Все мысли в нем излагаются не поучениями, не сентенциями, но живым, увлекательным и наглядно убедительным образом, или в виде повестей, рассказов, или разговоров, имеющих свой драматический интерес. Возьмем для примера разговор о пользе и необходимости грамоты для простолюдина. Говорят крестьяне; следовательно, вопрос решается крестьянским умом.

ИВАН. Ну, я не знаю, зачем нам и читать, что там написано! ведь нас туда и не пустят, а куда пускают, там и духом доберешься: вот, примером сказать, питейные дома, – прочтешь, брат, пропись хоть в какую темень!

АНТОНЫЧ. О! этому поверю. А что, когда тебе за то прописывали, там… знаешь! под каланчой-то, – умел ли ты эту пропись прочитывать?

ИВАН. Нет, брат! Там худо пишут, – так начеркают и вдоль и поперек, что ничего не разберешь!

АНТОНЫЧ. Да и то плохо, что письмо такое скоро стирается; кабы годик-другой ты проносил, то, может быть, и разобрал бы!

ИВАН. Спасибо, брат: вишь, тебе горазд понравилась грамота, так ты и дал бы себя поучить.

АНТОНЫЧ. Уж ты там как ни толкуй, а завидно глядеть на грамотного мужика, как-то у него все не то, что у другого: и речь складнее, и в доме-то лучше, и в руки что ни возьмет, не валится. Оттого-то я и рад, что моего Ефимку надоумило мне к писарю посылать. Прежде только и дело матке, что на него кричать; уйдем все на работу, а он на улице с ребятами балуется, а не шалит, так и делать нечего. Того и гляди, что вырастет сорванец и отца из дома выживет. Теперь хоть сидит за книгой да доброму учится; уж много молитв знает на память. Знает сам молиться; мы – «господи, помилуй» да «господи, помилуй» и ничего больше сказать не умеем, а он молитву читает – поутру одну, вечером другую, а за обедом третью. В церковь божью придем, – что мы понимаем? ровно ничего; бабы про новины ласкочат, а мы – стоим да волосами мух обмахиваем; а ведь обедню про нас служат и говорят не стенам, а нам, что бог велел. А бог велел для нас говорить, так, стало, и нам велел разуметь, о чем говорят. Ну, как же нам разуметь, когда мы грамоты не знаем! Ведь в церкви ни про соху, ни про борону не говорят, а мы только те слова и знаем, которые в нашем быту часто употребляем, другие же речи только в книгах и написаны. Вот каково же, брат, подумать, что придется когда-нибудь и умереть и ответ богу дать за все дела, которые против его святого закона творили?

ИВАН.