— Э-Э-э… — обронил Хозяин, и посетитель замер в кресле, словно школьник, застигнутый врасплох.

Отлично. Все под контролем. Можно начинать.

— Я… — все-таки он едва не сбился на первом же слове, но невероятным усилием воли заставил голос звучать, — я, судя по всему, скоро… умру. Так, во всяком случае, полагают мои врачи.

Настолько обыденно было произнесено это, что верилось сразу. И все же посетитель попытался соблюсти необходимые в подобных случаях правила.

— Полноте, Ваше Превосходительство! Эти лекари…

Бледная голубизна полыхнула из-под кустистых бровей, обрывая поток бессмысленной и неконструктивной фальши.

— Вы не поняли. Так говорят мои врачи…

И это тоже была чистейшая правда. Не молоденькие, суетливые, на все готовые сукины детки в белых халатиках, сросшиеся с компьютерами, а седые сгорбленные ровесники, знающие тело Хозяина лучше, чем собственные имена, ворчуны, носящие в кармашках старинные деревянные стетоскопы и владеющие забытым искусством пальпирования, балагуры, отстраненные «по дряхлости» покойным свиненком и возвращенные с дач по личному приказу из кабинета «А». Вчерашним вечером они провели консилиум и, привычно ежась под проницательным взглядом вновь обретенного пациента, не стали скрывать ничего.

Ни плохого, ни того, что, на худой конец, можно считать хорошим.

И вот потому-то…

— И потому я буду говорить без обиняков!

Почти невидимые белесые брови толстяка приподнялись и замерли. Он великолепно умел владеть собой, но удивление его было более чем понятно. В конце концов, пригласивший его для приватной беседы сам преотлично разбирался в сложностях, сопутствующих откровенности. Разумеется, именно он, Хозяин, лично заказывал проектировщикам десятки подслушивающих линий Резиденции и мог отключить любую из них одним нажатием кнопки, но можно ли поручиться, что кто-то молодой и прыткий не озаботился напичкать стены дополнительной гадостью?

— Да, милостивый государь, да! Прямо и откровенно! — Произнося сие, громко и как можно более отчетливо, человек, сидящий под собственным официальным портретом, извлек из бордовой кожаной папки несколько листков бумаги и, слегка подавшись вперед, протянул их собеседнику, наслаждаясь уже не скрываемым изумлением приглашенного для беседы.

И было чему удивляться, право слово! Ладно, бумага; по сей день ей доверяется такое, чего не доверишь файлам, особенно если документу следует быть в одном экземпляре. Это не диво для имеющих высшие категории допуска. Но данный текст был написан от руки, крупным, сильно разбегающимся стариковским почерком. Он был не просто секретен, больше того, это была тайна, знать которую могли лишь двое.

— Делишки вашей так называемой Компании известны мне целиком и полностью! И я не позволю — вы слышите?! — я как Президент не позволю вашей братии ставить себя выше государства!..

Большой рыхлый красиво-седовласый человек, олицетворяющий собою, со всеми своими хворобами, высшую, почти (а по сути, и безо всяких «почти») безраздельную власть в разведанных секторах Галактики, громыхал гневно и устало, в общем, даже и не особо прислушиваясь к собственным словам.

Менее всего его интересовал бред, который приходилось нести в угоду тем, кто станет прослушивать записи.

Его интересовало совсем иное, и он с жадным любопытством следил, как все более и более живым становится недавно еще такое бесстрастное лицо приглашенного для беседы.

Поймет ли? Не может не понять.

Оценит ли? Безусловно, оценит.

Посмеет ли решиться?

Вот в этом-то и весь вопрос!

В сущности, то, что сделано, называется «государственной изменой» и ни один из самых модных юристов Федерации не взялся бы защищать совершившего подобное.