— Тише, тише… — лик его обращен к скамье за барьером, голос совершенно по-домашнему ворчлив. — В соответствии с законом «О высшем милосердии» право на апелляцию реализуется сразу же после вынесения приговора с немедленной передачей прошения по инстанциям и рассмотрением оного…

Быстрый взгляд в бумаги.

— Осужденный Буделян-Быдляну?

Свиноподобная туша натужно приподнимается с правого фланга скамьи подсудимых. На почти незаметном лобике — испарина. Тройной подбородок зябко трясется. И все же с подсиненных предсмертной истомой губ вполне отчетливо соскальзывает:

— От апелляции отказываюсь. Прошу расстрелять. Партер отзывается удивленным шепотком.

— Осужденный Пятка? — бесстрастно вопрошает судья.

— От апелляции отказываюсь, — дребезжащим тенорком откликается полненький черноусый карлик. — Прошу расстрелять.

— Осужденный Козька?

— От апелляции отказываюсь, — содрогаясь всем телом, всхныкивает квадратный мужичок с законспирированным выражением лица. — Прошу расстрелять. Или повесить. На усмотрение Трибунала.

Им страшно. Многие из них плачут.

Но в заоблачных высях, где совсем еще недавно летали осужденные, свои правила игры. Есть нюансы, не предназначенные для широкой аудитории. Их подразумевают, и только. Тот единственный, кто властен щадить и миловать, уже принял решение.

Значит, остается одно — дотянуть более-менее достойно.

Чтобы уберечь хотя бы семьи. И чтобы мера наказания — бесспорно, суровая, но не запредельно — не была, упаси господи, ужесточена.

А потому…

— Осужденный Василиу-Попа?

— Апеллировать не буду… — лепечет последний, захлебываясь от нечаянного счастья.

Его можно понять. Немногим из сидевших на этой скамье довелось услышать из уст пунцового полубога эти сладкие слова: пожизненное заключение без права на амнистию…

— Вот и хорошо, — на блеклых устах Полномочного представителя появляется благодушная улыбка. — А теперь, пожалуйста, хором.

— А-пел-ли-ро-вать-не-бу-ду! — скандируют приговоренные.

Кода.

Амфитеатр негромко гудит.

Откинувшись на спинку стула, глотает кардиостим государственный обвинитель. Адвокаты напоследок перешептываются с подзащитными, ободряюще похлопывают бедолаг по обвисшим плечам. Задумался о чем-то своем господин председатель.

Заставка.

Радужные пятна рекламы.

И во весь экран — кукольное личико диктора.

— Уважаемые зрители! Прямую трансляцию приведения в исполнение приговора Особого Трибунала вы сможете увидеть в полночь, по окончании выпуска новостей, — лучезарно улыбаясь, прощебетала стереодива и слегка посерьезнела. — А теперь, дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию сто сорок первую серию фильма «Одинокая Звезда». Оставайтесь с нами!

Наконец-то.

Арчи расслабился, отхлебнул портеру из пузатой кружки, помеченной гербом отеля — тремя шпагами в обрамлении лавровых листьев, и приготовился к часу блаженства…

Именно в этот момент в дверь и постучали.

Вполне корректно. Весьма учтиво. Но крайне настойчиво.

Стук эхом прокатился по простору распахнувшихся в полстены прерий, дробно осыпался над старым ранчо… И Арчи, поморщившись, неохотно нажал кнопку на пультике.

Экран вспыхнул синеватым сполохом и погас, унося в небытие сериал. Без всяких выстрелов сгинула ошарашенная физиономия Эль-Койота, похожая на печеную картофелину, отмеченную печатью всех мыслимых пороков. И вместе с мексиканским негодяем исчез Честный Билл, чье мужественное лицо в последний миг выглядело не менее ошеломленным, нежели у бандита…

— Кто там? — спросил Арчи раздраженно.